«Черные кабинеты» История российской перлюстрации. XVIII - начало XX века

Измозик Владлен Семенович

В результате Виссарионов отмечал следующие главные недостатки в работе московского «черного кабинета». Во-первых, слабая трудовая дисциплина цензоров, работают всего лишь с одиннадцати до четырнадцати часов, поэтому большая часть отобранных в экспедиции писем остается непросмотренной – иногда из шестидесяти писем просматривают только десять. Во-вторых, «Переписка лиц, получивших видное назначение, привлекших к себе общественное внимание, переписка членов политических партий подвергается просмотру без особой системы». В-третьих, слабый надзор со стороны Яблочкова за работой первой экспедиции. В-четвертых, беспорядочность в ведении делопроизводства и «полное отсутствие всякой системы в наблюдении за корреспонденцией»: нет «алфавитов» авторов писем, нумерации, копий писем. Невозможно установить, были ли обнаружены письма того или иного лица, один раз или неоднократно, когда именно, от кого были получены директивы «по установке цензуры за тем или иным лицом». В-пятых, серьезные упущения в самом процессе перлюстрации: за неделю в Московское охранное отделение доставляется всего пятнадцать – двадцать писем, копии изготавливаются на шапирографе (копировальном аппарате – усовершенствованном

гектографе), а не печатаются; не прилагаются фотоснимки с писем и конвертов; не прикладываются переводы писем; копии писем не нумеруются и «не снабжаются отметками… к какой революционной партии принадлежит автор и адресат, и проходили ли они ранее через цензуру». Из всего этого был сделан вывод: «…цензурная работа в Москве носит характер скорее механический: надо дать несколько десятков писем в месяц, и письма даются, но без всякого плана, без стремления добыть ценный материал». В итоге «некоторое освещение внутренней организационной деятельности революционной партии иногда получается, но зато совершенно отпадает помощь в розыскном отношении…» 647 .

647

Там же. Л. 18–18 об., 20–21.

В отличие от Москвы Виссарионов высоко оценил постановку дела в варшавском «черном кабинете», подчеркнув заслугу «энергичного, преданного и отлично понимающего дело старшего цензора А.Ф. Шлиттера». В день из экспедиции поступало к цензорам 3–4 тыс. единиц отобранной корреспонденции. С дипломатической почты, в том числе шифрованной, снимались копии. Вскрытие производилось «наиболее усовершенствованными способами при помощи игл и сухого пара». Для «опечатывания и обвязывания дипломатической почты изготовлялись заранее необходимые слепки печатей и вязки». «Химический» текст проявлялся на месте с помощью лакмусовой бумаги. Для получения образцов почерка в необходимых случаях производилось фотографирование писем и конвертов, а также калькирование почерков. Образцы почерков регистрировались. Велся реестр, в который заносились все копии писем или выписки. Он состоял из следующих граф: порядковый номер; указание, от кого письмо, куда и кому; краткое содержание. Номер имел вид дроби: числитель – номер по порядку поступления, знаменатель – номер по порядку отправления копии генералу К.К. Утгофу. В выписках всегда делалась отметка о переводе: «с польского языка», «с еврейского жаргона». В случае повторного поступления писалось: «представляется в дополнение к прежней переписке того же автора» – с указанием номеров писем и выписок. Если была установлена принадлежность того или иного лица к определенной партии, то в копии делалась соответствующая отметка.

Кроме реестра в Варшаве велся также «алфавит адресатов и авторов», причем напротив каждой фамилии или клички делалась ссылка на номер реестра, под которым зарегистрирована копия или выписка. Имелся и реестр директив, получаемых из Петербурга. Каждому адресу давался отдельный номер, а в случае поступления по такому адресу корреспонденции в специальной графе отмечался номер, под которым эта копия занесена в реестр. К реестру был приложен «алфавит» (перечень фамилий лиц, подлежащих наблюдению).

А.Ф. Шлиттер, помимо исполнения директив, также проявлял, по мнению начальства, полезную инициативу. «Наблюдая за перепиской того или иного лица и в силу профессионального навыка», он выявлял его связи и вводил «их в число подцензурных». Кроме этого, «следя за политической жизнью края, он сам бесконтрольно намечает тех или иных лиц, переписку коих и подчиняет цензуре». Весь материал, добытый в Варшаве, также пересылался в Петербург. В целом с 1 января по 10 февраля 1910 года в Варшаве было сделано 183 выписки. Из них 137 были переданы К.К. Утгофу. Не предоставлялись ему «те копии, которые имеют значение в общегосударственном смысле, а не в узко-розыскном». Наконец, одно время цензура в Варшаве работала и по заданиям ревизии сенатора Н.П. Гарина (директора ДП с 29 июня по 9 ноября 1905 года).

В результате такой налаженной перлюстрационной работы, по мнению ревизора, был достигнут ряд серьезных успехов. В качестве примеров он отметил захват австрийского шифра, раскрытие дела немецкого агента Розова-Германа в 1907 году, арест типографии «революционной фракции Польской социалистической партии» и т. п.

Поэтому Виссарионов предлагал «ввиду исключительных заслуг г. Шлиттера» выдать ему 500 руб., начальнику отдела по перевозке почт Федотову «назначить к празднику Св. Пасхи» 200 руб. и начальнику Варшавской почтово-телеграфной конторы Н.В. Васильеву увеличить регулярные наградные с 300 до 400 руб. Также он признал обоснованными претензии цензоров в Москве и Варшаве, связанные с несправедливым распределением наград и денежных поощрений, когда «львиную долю оставляет себе петербургская цензура» 648 .

648

ГАРФ. Ф. 1467. Оп. 1. Д. 232. Л. 21–24. О деле Розова-Германа см.: Старков Б.А. Охотники на шпионов. Контрразведка Российской империи. 1903–1914. СПб.: Питер, 2006. С. 160–163. «Революционная [или Боевая] фракция Польской социалистической партии» образовалась в результате раскола партии в 1907 году. Активно использовала террор. Ревизия сенатора Н.П. Гарина: Н.П. Гарин – директор ДП с 29 июня по 9 ноября 1905 года, затем сенатор. С декабря 1907 года провел ревизию в Москве. По ее результатам московский градоначальник А.А. Рейнбот был снят с должности, а затем отдан под суд. 20 мая 1909 года Гарину была поручена ревизия учреждений и установлений военных округов.

Ознакомившись с постановкой перлюстрации в Саратове, вице-директор ДП указал, что, хотя «Саратов является одним из видных пунктов революционного движения, здесь цензура никогда не имела организованного характера». Один из бывших филеров здесь

зачислен почтальоном, он и двое его сослуживцев разбирают корреспонденцию – «то, что заслуживает интереса», доставляют в ГЖУ и в Охранное отделение. Также если наружное наблюдение отмечает опускание письма в почтовый ящик, то при посредстве начальника Почтово-телеграфной конторы данное письмо передается начальнику ГЖУ. За эту помощь трем почтальонам выдается 50 руб. в месяц, и «приблизительно в такую же сумму обходится поддержание добрых отношений с начальником почтово-телеграфной конторы» 649 .

649

ГАРФ. Ф. 1467. Оп. 1. Д. 232. Л. 24–24 об.

Эти сведения можно дополнить воспоминаниями тогдашнего начальника Саратовского охранного отделения А.П. Мартынова. По его словам, обычно письмо содержало в себе самые безобидные фразы. Но от секретного сотрудника он знал, что в письме есть скрытый, написанный лимонной кислотой текст, что он – между чернильными строчками, а потому эти последние несколько шире расставлены. Знал он и что шифр, которым написан частями скрытый текст письма, составлен по известной, легально изданной брошюре. Один экземпляр этой брошюры находится в руках автора письма, т. е. в Саратове, а другой лежит в квартире одного из членов ЦК партии социалистов-революционеров, проживающего на положении эмигранта в Париже.

Остается лишь подогреть все письмо над стеклом обыкновенной керосиновой лампы, и тогда зашифрованный текст, написанный лимонным соком, проявляется весьма просто. Расшифровка – при наличии книги-ключа – дело совсем простое. Первые две цифры означают страницу. Дальше следуют группы по четыре цифры: первые две означают строку, а последующие две – место буквы в данной строке. Значительно труднее точно воспроизвести разрушенное подогреванием и проявлением оригинальное письмо. Надо подобрать точно такую же бумагу, переписать, старательно подделывая почерк, оба текста, явный и секретный, и, что весьма важно, привести конверт в такой вид, чтобы он не возбуждал ни малейших подозрений. Короче говоря, то письмо, которое в Париже получит член центрального комитета [партии социалистов-революционеров], написано не саратовским революционером, но начальником Саратовского охранного отделения. А подлинник остается в архивах 650 .

650

Мартынов А.П. Моя служба в Отдельном корпусе жандармов // «Охранка»: Воспоминания руководителей охранных отделений. Т. 1. М.: Новое литературное обозрение, 2004. С. 226–227.

В целом же С.Е. Виссарионов пришел к следующим выводам: (1) «результаты, получаемые от цензуры, представляются довольно слабыми, в сравнении с теми затратами, которые делаются на нее»; (2) причины этого «заключаются в полной бесконтрольности петербургской цензуры и неудачном подборе лиц на местах».

Поэтому он внес ряд предложений по реформированию «черных кабинетов». Первое – поставить руководство делом перлюстрации в империи под прямой контроль директора ДП МВД или товарища министра. Второе – открыть новые перлюстрационные пункты «в местах наиболее сильного революционного проявления»: в Вильно, Ростове-на-Дону, Саратове, Екатеринославе. Третье – «освежить личный состав»: уволить в отставку «с надлежащей пенсией» В.М. Яблочкова (род. в 1846 году) и К.Ф. Зиверта (старший цензор киевской почтовой цензуры, род. в 1843 году) по причине их возраста. Четвертое – «прикомандировать к Варшавской и Петербургской цензуре молодых благонадежных чиновников, которых надлежит учить цензурной технике, с тем, чтобы они образовали кадр, из коего затем и пополнять отдельные пункты». Пятое – «оборудовать все пункты последними усовершенствованиями цензурной техники (…в Одессе и Киеве нет даже фотографических аппаратов)». Шестое – «обязать чинов цензуры ознакомиться с программами революционных партий, напр. [имер] в объеме изданных Департаментом полиции обзоров». Седьмое – «завести делопроизводство наподобие Варшавской цензуры». Восьмое – «командировать периодически с инструкторскими целями сведущих лиц в отдельные пункты для улучшения дела». Девятое – «распределение наград производить по представлению местных старших цензоров» 651 .

651

ГАРФ. Ф. 1467. Оп. 1. Д. 1001. Л. 24 об. – 25.

Но далее события развивались по другому сценарию. На тексте доклада Виссарионова есть следующие пометки: слова «Это лишнее» – напротив пожелания сохранять копии перлюстрированных писем и «вещь недопустимая» – напротив упоминания о работе цензоров для ревизии сенатора Н.П. Гарина 652 . Таким образом, к основным положениям доклада читавший (видимо, П.Г. Курлов) своего отношения не высказал. Реакция руководства вообще оказалась крайне неспешной и не очень понятной. В этом плане показательна история с проектом открытия вновь перлюстрационного пункта в Вильно, закрытого в 1895 году. 13 февраля 1910 года был подготовлен документ об отпуске А.Д. Фомину 6 тыс. руб. на его создание. 19 февраля П.А. Столыпин наложил резолюцию «Согласен». 3 марта Фомин сообщил начальнику ОО ДП А.М. Еремину, что деятельность цензуры иностранных газет и журналов начнется в Вильно 15 марта. Но неожиданно на докладе Еремина 5 марта П.Г. Курлов «приказал приостановить это дело впредь до особого распоряжения» министра. И тот же Курлов 15 апреля докладывает Столыпину о записке Виссарионова и его предложениях, указывая «на крайнюю необходимость возможного развития этого дела ввиду заметного ослабления центральной агентуры после дела Азефа».

652

Там же. Л. 25 об.