«Черные кабинеты» История российской перлюстрации. XVIII - начало XX века
Шрифт:
Методику работы с перлюстрированными письмами после их вскрытия хорошо описал киевский журналист в апреле 1917 года:
…архив кабинета <…> содержался в изумительном порядке. Каждая копия была занумерована и содержала отметку: кем, кому, когда, откуда и куда письмо писано. Если на письме имелась неразборчивая подпись, то подпись эта на кальке с поразительной точностью и большим мастерством копировалась и такое факсимиле в размере подлинника приклеивалось к копии письма. Если в тексте <…> встречалось неразборчивое или непонятное слово, то <…> и с этих слов делались на кальке отпечатки и вклеивались в соответствующих местах 586 .
586
Киевская мысль. 1917. 6 апреля. С. 3.
Большинство писем после вскрытия задерживалось в «черном кабинете» не более двух часов. Содержавшие интересные сведения откладывались для снятия копий отмеченных мест. В среднем на сто вскрытых конвертов делалась одна выписка. Такие выписки или копии, как я уже говорил, назывались меморандумами. Просмотренные письма после всех манипуляций заклеивались, а чтобы не подвергать письмо вторичной перлюстрации, в одном из уголков или на ребре ставился условный знак – точка (так называемая «мушка»). Отборщики писем не должны были знать о «мушке». Копий или выписок в делах цензуры в 1880–1890-е годы не оставляли. Собранные за день выписки, обычно семь-восемь (по другим сведениям – от трех до двадцати), немедленно отправляли
587
ГАРФ. Ф. 1467. Оп. 1. Д. 1000. Л. 44, 47.
588
Падение царского режима. Т. 3. Л., 1925. С. 295–296.; Т. 4. Л., 1926. С. 111.
Директору ДП направляли другой экземпляр выписок из писем, задержанных по указанному им списку или показавшихся подозрительными. Большинство таких писем отправляли в ДП в подлинниках. М.Г. Мардарьев даже заявил на допросе, что учет возвращенных из ДП писем не велся. Письма с «химическим» текстом или с шифром фотографировались либо отправлялись в Особый отдел Департамента полиции. В среднем, по показанию Белецкого, в ДП доставлялось десять – пятнадцать выписок. Нередко такие письма возвращались для отсылки адресату 589 . Например, 5 февраля 1913 года в ДП было отправлено писем с «химическим» текстом – четыре, с зашифрованным текстом – одно, подозрительных выписок и копий – одиннадцать, подлинников подозрительных писем – девять, закрытых конвертов с нелегальными изданиями – один. Итого – двадцать шесть 590 .
589
ГАРФ. Ф. 1467. Оп. 1. Д. 1000. Л. 47 об., 88 об., 109 об., 140 об.
590
ГАРФ. Ф. 102. Оп. 267. Д. 40. Л. 124.
Копии писем, доставлявшихся в ДП, печатались в начале XX века на отдельных полулистах плотной белой бумаги. При этом прежде всего отмечалось, что данная копия или выписка снята с письма, адресованного такому-то лицу, указывались место отправления письма, почтовый штемпель на конверте и подробное наименование отправителя 591 . По показаниям И.А. Зыбина, главного специалиста шифровального дела, служившего в ДП с августа 1887 года, выписки и письма, доставленные в ДП, просматривались министром внутренних дел, товарищем министра, директором ДП. Затем их передавали в «архив секретных сведений, доставленных цензурой». Здесь они регистрировались и разбирались для занесения в карточный алфавит. Одна из копий оставалась в ДП, другую направляли в соответствующее охранное отделение «для соображений по розыску». Для проявления писем со скрытыми знаками был организован специальный кабинет, где после прочтения «вновь восстанавливался химический текст». Не имеющие значения подлинные письма возвращали в почтамт, а не подлежащие выдаче – оставляли в ДП. Часть писем копировали, фотографировали и затем передавали на почту. Например, 31 июля 1906 года цензору Санкт-Петербургского почтамта П.К. Бронникову сообщали из ОО ДП, что по приказанию директора ДП просят отправить задержанное цензурой письмо за подписью «Ко…» от 23 июля по назначению – в Харьков, Сумская, 73, Милевич для О. 9 апреля 1907 года заведующий ОО ДП А.Т. Васильев писал цензору Л.Х. Гамбергу о разрешении отправить полученное 8 апреля письмо в Одессу, Дмитрию Бузкову. Кроме того, ДП делился с перлюстраторами данными, обнаруженными в результате исследования доставленных ими писем. И.А. Зыбин 2 января 1908 года сообщал тому же Бронникову, что в зашифрованном «химическом» тексте был найден адрес для конспиративных сношений: Санкт-Петербург, Морская, 37, страховое общество «Россия», Эдуарду Ивановичу Тальвику (внутри – для Сергея Петровича). Подразумевалось, что письма на этот адрес должны перлюстрироваться 592 . Иногда в почтовую цензуру поступало распоряжение об уничтожении задержанного письма, копия которого побывала в Департаменте полиции. Например, 10 августа 1906 года Зыбин писал Бронникову: «По приказанию Директора ДП осмелюсь покорнейше просить Ваше высокородие не отказать в зависящем распоряжении об уничтожении задержанного цензурою письма с подписью “Соня” из Харькова от 4 сего августа к М.Г. Козьмину для М.Н. Козьминой» 593 .
591
Там же. Ф. 1467. Оп. 1. Д. 1000. Л. 136.
592
Там же. Ф. 102. Оп. 265. Д. 1170. Л. 1, 6; Д. 1172. Ч. 1. Л. 1; Ф. 1467. Оп. 1. Д. 1000. Л. 32 об. – 33 об., 127, 140 об.
593
Там же. Ф. 102. Оп. 265. Д. 1171. Л. 3.
Вся поступавшая перлюстрация сосредотачивалась в V отделении Особого отдела ДП. Журналы по простым письмам и «химическим» велись отдельно. Регистрация «химических» писем была более подробной (в сведениях о них указывалось, от кого письмо, к кому, иногда краткое содержание, движение письма, т. е. остается ли оно в Департаменте или возвращается в цензуру для отправки адресату). Фамилии, упоминаемые в письмах, заносились в карточный алфавит. Именные карточки составлялись на автора письма, получателя, на все имена и фамилии, упоминаемые в тексте. Однако так подробно расписывались только письма революционных деятелей. Письма государственных и общественных деятелей проходили подобную обработку лишь при наличии соответствующей резолюции министра. Они, как правило, не регистрировались, подшивались в отдельные дела, формировавшиеся по хронологии. В ряде случаев перлюстрация от министра внутренних дел в Департамент полиции не поступала. После первичной разработки и копирования перлюстрационные материалы шли в другие отделения Особого отдела, где велась разработка по партиям. Копии писем, касавшиеся деятельности эсеров, анархистов, террористических организаций, направлялись во II отделение Особого отдела, социал-демократов – в III отделение, национальных партий – в IV отделение. Здесь шла дальнейшая разработка этой переписки – уже розыскного плана. Если перехваченные письма не могли быть отнесены к каким-либо партиям, но их разработка представляла интерес для ДП, копии писем откладывались в общих делах 594 .
594
Перегудова З.И. Политический сыск России (1880–1917 гг.). М.: РОССПЭН, 2000. С. 280, 284.
Попадая в ДП, революционная корреспонденция не только оседала в архивах. Сама перлюстрация нередко была лишь началом розыскной работы. Зачастую письменный текст был написан симпатическими чернилами или содержал шифр. По воспоминаниям вице-директора и директора ДП А.Т. Васильева, письма, содержавшие тайнопись, представляли особую проблему:
Охрана оказывалась перед дилеммой: либо проявить невидимый текст или оставить все как есть и доставить адресату письмо непрочитанным. Естественно, сделать видимыми симпатические чернила – задача не очень сложная;
595
Васильев А.Т. Охрана: русская секретная полиция // «Охранка»: Воспоминания руководителей охранных отделений. Т. 2. М.: Новое литературное обозрение, 2004. С. 384.
Если же текст содержал шифр, то письмо поступало к специалистам-криптографам из Департамента полиции. В начале XX века наибольшей известностью в качестве такого специалиста пользовался уже упоминавшийся мной Иван Александрович Зыбин. Любопытно, что если вообще в отношении начальников и коллег по службе мнения мемуаристов очень часто значительно расходились, то фигура Зыбина вызывала лишь восторженные оценки самых разных чинов политического розыска. Вот как писал о нем директор ДП в конце 1915-го – начале 1916 года К.Д. Кафафов:
Это был в полном смысле маг и чародей. Он возвращал письма после вскрытия в таком виде, что решительно никто не мог бы догадаться, что они были вскрыты. <…> главной его специальностью было расшифрование всевозможных шифров. <…> не было шифра, которого он не мог бы прочесть, но он никогда и никому не открывал своего секрета 596 .
С таким же восхищением вспоминал о нем А.Т. Васильев:
Он имел несомненный талант к угадыванию и восстановлению текста, мог найти ключ к самым сложным шифрам. В Севастополе после небольшого террористического акта во время обыска дома нашли листок бумаги с большим числом цифр и без единой буквы. Когда этот документ пришел в Департамент полиции, я отдал его Незлобину [т. е. Зыбину. Воспоминания Васильева были впервые изданы в 1930 году, поэтому он указал, что настоящее имя этого человека «по разным причинам… не хотел бы называть». И.А. Зыбин в эти годы находился в СССР и служил в Спецотделе ОГПУ] с просьбой немедленно приступить к расшифровке. На следующий день Незлобин позвонил мне и предложил телеграфировать в Севастополь, чтобы оттуда прислали список книг, которые были найдены при обыске. <…> я поступил по его желанию и сразу же получил подробный отчет со списком совершенно безобидных книг. Через короткое время Незлобин положил передо мной расшифрованный текст. На мой вопрос он ответил, что ключ к шифру содержала тридцать вторая страница повести Куприна «Поединок». Цифры означали строку и номер буквы на каждой строке этой страницы. Таким образом, каждая пара цифр указывала букву, и текст удалось прочесть. Я восхищался гениальностью или интуицией Незлобина <…> и добился для него ордена и денежного вознаграждения 597 .
596
Кафафов К.Д. Воспоминания о внутренних делах Российской империи // Вопросы истории. 2005. № 6. С. 82–83.
597
Васильев А.Т. Охрана: русская секретная полиция. С. 385.
Яркий пример работы И.А. Зыбина с перлюстрированным письмом приводит в мемуарах начальник Московского охранного отделения в 1910–1912 годах П.П. Заварзин. В июне 1911 года в письме из Финляндии в Москву был обнаружен «химический» текст, зашифрованный дробями и настолько сложный, что пришлось вызвать из Петербурга Зыбина. Далее – отрывок из мемуаров:
Зыбин, явившись ко мне и едва поздоровавшись, тотчас спросил о письме. Ему подали копию, но она его не удовлетворила. На ответ, что подлинник уже отправлен обратно на почтовую контору, он, не внимая ничьим словам, бросился без шапки, как был, на улицу с явным намерением отправиться на почту. Выход его был так стремителен, что, только когда он уже садился на извозчика, удалось запыхавшемуся курьеру остановить его, буквально схватив за рукав, и объяснить, что письмо уже вытребовано с почты по телефону и находится на пути в отделение. Зыбин вернулся и, схватив копию, начал сосредоточенно рассматривать тот ряд дробей, под которыми для меня скрывалась, по всей вероятности, серьезная работа революционеров, а для этого оригинала хитроумная загадка, возбуждающая его пытливость. Задав Зыбину несколько вопросов, на которые он почти что не ответил, я оставил его в своем кабинете и отправился с докладом к градоначальнику. Возвращаюсь через часа полтора и застаю Зыбина сидящим за моим столом, в моем кресле, теперь уже с подлинником письма в одной руке и карандашом – в другой, которым он беспощадно расписывал какими-то знаками и фигурами обложки разложенных на столе моих дел. Он не заметил моего прихода, и мне пришлось дважды окликнуть его, прежде чем он поднял на меня блуждающий взор…
– Идемте обедать! – сказал я. Он что-то пробормотал и хотел опять углубиться в созерцание листка, но я настойчиво повел его к себе. С письмом и карандашом он не расстался, сел за стол и, быстро проглотив поставленную перед ним тарелку супа, оттолкнул ее, перевернул одну, другую тарелку из бывших на столе и стал писать на их скользком дне. Это не удавалось; тогда он нетерпеливым жестом вытянул свой манжет и продолжал работу на нем. На хозяев он не обращал никакого внимания. Я пробовал вовлечь его в разговор, но тщетно. Вдруг он вскочил и буквально заревел: «Тише едешь, дальше будешь, да, да!»
Ошеломленные, жена и я воззрились на него. Он продолжал стоять и уже более тихо повторял: «Тише едешь, дальше будешь. Ведь “ш” вторая буква с конца и повторяется четыре раза. Это навело меня на разгадку. Вот дурак! “На воздушном океане без руля и без ветрил” было куда труднее». Тут он очнулся, опять сел и продолжал обед уже как вполне уравновешенный человек, вышедший из какого-то транса, сказавши добродушно: «Теперь можно отдохнуть». Оставалось одно лишь радостное возбуждение еще раз одержанной победы. Он заявил, что за всю свою жизнь не расшифровал только одного письма по делу австрийского шпионажа, но это было давно. «Теперь я и с ним не провалился бы!» – заключил он.
В результате удалось установить, что автором письма был известный боевик К.А. Мячин, и перехватить транспорт с революционной литературой 598 .
Об этом человеке знали представители революционного движения. Например, эсеровская газета «Революционная мысль» сообщала в сентябре 1908 года: «Зыбин Иван Александрович (Пантелеймоновская, 9) – единственный [что было неверно] специалист по расшифровке писем» 599 .
Охранка предпринимала все усилия, чтобы не дать подпольщикам заподозрить, что их письма регулярно разрабатывают в «черных кабинетах». Но как это можно было сделать практически? Ведь после обычного проявления «химического» письма уже невозможно было вернуть ему прежний вид. Помимо изобретений вроде описанного выше «фотографического способа» капитана Г.Г. Меца, существовал более простой и одновременно, наверно, более сложный, требующий особого «мастерства» выход из положения. Вот что писал об этом научный сотрудник Центрального партийного архива (ныне – Российский государственный архив социально-политической истории) В.Н. Степанов:
598
Заварзин П.П. Жандармы и революционеры // «Охранка»: Воспоминания руководителей охранных отделений. Т. 2. С. 91–99.
599
Революционная мысль. 1908. № 3. С. 13.