Чёрные крылья
Шрифт:
Наконец, Джеймс сориентировался, куда ведёт его Саблин. Валерий выводил их к выходу из лагеря, узенькой грунтовой дороге, по которой его вчера привезли сюда, пряча в брезентовом кузове чёрной трёхтонки. Путешествие оказалось ниже среднего, особенно беря во внимание отвратительное качество дороги и собачий холод, от которого не спасала ни тёплая зимняя одежда, ни добротные валенки, которые одолжил американцу один сердобольный партизан.
На выезде из лагеря, который Джеймсу был уже знаком, стояла та самая трёхтонка, лениво ворча заведённым двигателем. Единственная левая фара у автомобиля не горела, а внутри кузова находились семеро, темнеющие
Передняя дверца открылась, и показавшаяся из неё рука с отчётливым украинским акцентом поговорила:
– Ну че, ви там довго порпатися будете, хлопцы?
– Давай трогай, Леха! – заорал Саблин, запрыгивая в кузов и затягивая за собой американца.
Партизаны, сидящие там и по мере возможностей помогающие Валерию, тут же на него зашикали.
– Ты чего орёшь, совсем сдурел?
Саблин только рукой махнул от досады.
В тот же миг от лагеря, до того момента покрытого сонной тишиной, донёсся громкий, разрезающий ночное безмолвие крик: «Тревога!». Часовые-таки нашли тело.
– Твою! – ударил с досады кулаком по кузову Саблин. – Всё равно опоздали!
Тут же, чертыхаясь и перешагивая через своих товарищей, он подошёл к кабине и несколько раз постучал по её крыше.
– Лёша, заводи давай, засветились!
Третий раз украинцу повторять не пришлось. Машина взревела, чуть-чуть пробуксовала в колее снега и рванула в ночь, подпрыгивая на каждой кочке, заставляя бойцов судорожно вжиматься в доски кузова и хвататься за борта. Где-то там, за спиной, оставались засыпанные снегом бугорки землянок, а сам лагерь просыпался по тревоге, разбуженный людскими криками, лязганьем затворов и суетливой паникой.
Саблин устало опёрся спиной о кузов, присев напротив Джеймса.
– Надеюсь, американец, это того стоило.
Джеймс печально поднял на него глаза.
– Я тоже очень на это надеюсь…
Новосибирская республика, Новосибирск. 22 декабря, 1961 год.
– У нас проблемы? – спросил Джеймс, прихлёбывая из бесцветной жестяной кружки суррогатный чай.
– Да, и большие, – угрюмо ответил ему Саблин, скрестив руки на груди. – Я немного недооценил возможности Михаила. О том, что мы, можно сказать, вне закона, знают теперь почти все уркаганы в Новосибирске. Ни в одной малине и ни в одном бандитском схроне нам теперь не укрыться. Нас тут же выдадут, если не людям Михаила, то кэмпэйтай, которая тебя, если ты успел забыть, тоже ищет. А японская военная полиция, между прочим, намного опаснее моих бывших товарищей.
Положение у них действительно было не из лучших. По сути, Сопротивление всегда конфликтовало с оккупационной администрацией, но конфликт этот был вялотекущим, выливающимся лишь в точечные задержания и лёгкие полицейские рейды, о которых подпольщиков заранее предупреждали свои люди в силовых органах. Теперь же всё было по-другому. За дело взялась не люди Матковского, во многом сочувствующие делу Сопротивления, а японцы напрямую, для которых что русский, что китаец, что коммунист, что либерал – всё одно, нарушитель спокойствия империи. А если этот нарушитель вступил в контакт с иностранным агентом, у которого при себе особо важные сведения, то незадачливому бунтовщику остаётся только молиться.
Они вдвоём стояли около двери старого, разваливающегося деревянного здания. Над этой самой дверью висела широкая заснеженная вывеска, на которой едва можно было разобрать слово «Столовая». Собственно говоря, надпись почти не врала: поесть здесь тоже имелась возможность. Правда, на стол накрывали отнюдь не каждому. Заказать что-нибудь можно было лишь в том случае, если ты являлся «своим». В противном случае, светловолосая полноватая продавщица лет тридцати, которую здесь звали не иначе, как Манька, тоскливо заявляла тебе, что продукты кончились, и подвоза сегодня не будет. Как не будет его и завтра, и послезавтра, и даже через два месяца. Сидящие же за заляпанными столами лица крайне уголовного вида, которые имели привычку очень громко чавкать, поедая продукты питания, ничуть не смущали Маньку, и на закономерный вопрос случайных посетителей она лишь растеряно разводила руками, мол, кто успел – тот и съел.
Так незадачливый голодающий мог ходить в эту «столовую» очень долго. А точнее, до тех пор, пока на него не укажет пальцем немолодой хозяин заведения, старый уголовник по кличке Повар, появляющийся на глазах посторонних лишь в грязном поварском фартуке, бреющий голову наголо и ничуть не стесняющийся длинной синей воровской наколки, тянущейся по всей левой половине лица. С того момента это место становится для «голодающего» вторым домом, так как именно одобрение Повара, этого старого зэка, мотавшего срок ещё при Ленине, необходимо для принятия в воровское сообщество Новосиба.
Впрочем, в эту малину допускались не только карманники, форточники, напёрсточники и прочее ворьё. Для подпольщиков этот притон также стал очень важным местом. Ведь где, кроме как в воровской среде можно узнать информацию, тщательно скрываемую официальными каналами, разжиться краденой амуницией и оружием, а также спокойно обсудить важные вопросы, не опасаясь лишних ушей? Нет, слушателей-то здесь как раз было предостаточно, но все они руководствовались очень мудрым зэковским правилом: «Меньше знаешь – крепче спишь». Особенно, когда за болтливый язык спрашивают неприветливые люди, вооружённые пусть и старенькими, но рабочими винтовками.
Именно сюда и прибыл Саблин со своим отрядом, желая узнать последние новости. Не сказать, чтобы они его обрадовали. Можно сказать, они едва не вляпались, так как Повар сообщил ему о том, что люди Михаила пробыли здесь три часа до их прибытия и только недавно ушли в неизвестном направлении. Сам же Повар решил придерживаться твёрдого нейтралитета в этой истории и честно предупредил Валерия, что скажет остальным подпольщикам, что он со своим отрядом был тут. Если его, конечно, спросят. С этим заявлением от старого уголовника надежды Саблина на то, что у них с Джеймсом получится связаться с обычными, «официальными» контрабандистами, которые постоянно работали на Сопротивление, растаяли словно дым. Нет, точнее связаться-то они бы связались, но лишь для того, чтобы в ту же секунду быть выданными Михаилу и его людям.
– И я всё равно не понимаю, зачем ты это сделал? – в который раз поинтересовался Джеймс.
Валерий вздохнул. Для его команды, для всех восьмерых человек, что сопровождали его в этом безумном бегстве из лагеря подпольщиков, это был очевидный и давно решённый вопрос. Но Джеймс, видимо, ещё не особо хорошо понимал происходящее, а отшучиваться и заминать проклёвывающееся объяснение Валерию надоело. Тем более сейчас, когда дороги назад больше не было, ему, как никогда, требовалось вселить уверенность в своих ребят, напомнить им всем, а прежде всего самому себе, зачем они всё это затеяли.