Черные лебеди
Шрифт:
Он лег и принялся рассматривать свежую газету, а сам нет-нет да и косил краем глаза в сторону моря, ожидая возвращения девушек.
Вскоре они пришли, но пришли не одни. С ними были все те же парни, что кружили вокруг них.
Растиславский слышал, как кто-то из парней пригласил девушек позавтракать в павильоне, что стоял неподалеку на берегу моря.
Из шуток и подначек парней нетрудно было догадаться, что все они «поиздержались в дороге», а кого-то из них (того, кому принадлежал ломающийся басок) на городском почтамте приняли за дежурного — так много часов проводил он последние дни в зале почтамта, ожидая долгожданный перевод.
Одна
— Пожалуйста, посмотрите за нашим добришком, мы скоро вернемся.
Этого обращения Растиславский словно ждал.
— Буду охранять, как царские одежды! — шутливо воскликнул Растиславский, на что девушка мило улыбнулась, обнажив сверкающие неестественной белизной красивые ровные зубы. Сделав шаловливо-кокетливый реверанс, она побежала догонять своих друзей.
«Хороша! — вздохнув, подумал Растиславский, глядя вслед удаляющемуся зеленому купальнику. — Как бы отколоть тебя от этих шалопаев?..»
Читать газету было противно. В море лезть не хотелось. Разбросав широко руки, Растиславский лежал на полосатом махровом полотенце и думал… Напряженно думал, как бы, в конце концов, сблизиться с зеленым и голубым купальниками. Через час девушки вернулись. И снова парни кружили вокруг них осами.
День тянулся медленно, как старые волы в гору. Несколько раз Растиславский заплывал до запретных сигнальных флажков и подолгу, разбросав руки, лежал на спине, отдыхая на ленивых перекатных волнах. И только во втором часу, когда солнце поднялось почти в зенит и пожилые люди, вылезая из-под тентов, один за другим стали покидать пляж, Растиславский заметил, что парни куда-то исчезли. Он вышел из воды и, отыскав глазами голубой и зеленый купальники, обрадовался. «Наконец-то одни… Успеть бы еще перекинуться двумя-тремя словечками, познакомиться, пока нет этих шалопаев».
Подставив палящему солнцу загорелые спины и литые тугие ноги, на которых солнечными кристалликами поблескивала морская соль, девушки, разбросав руки и повернув головы в сторону полотенца Растиславского, неподвижно, с закрытыми глазами, лежали на горячей серой гальке. Со стороны можно было подумать, что они уснули.
Растиславский подошел к своему полотенцу и лег. Он был всего в каких-то полутора-двух метрах от девушек. Так прошло минут десять. Незаметно кося глазом в сторону неподвижно распластанных девушек, Растиславский жадно и вкрадчиво рассматривал их лица и фигуры.
«Неужели уснули?» — подумал он и, взяв камешек, хотел было незаметно для девушек бросить в их сторону, но на полпути остановил занесенную руку — зеленый купальник зашевелился.
— Ты жива, Жанка?
— А ты?
— Отдаю Богу душу, — ответил зеленый купальник. Парни ее называли Лерой. Не открывая глаз, еле слышно, будто из последних сил, она выдавила из себя: — Если и сегодня не будет перевода — я пойду на преступление.
— Что ты сделаешь? — полусонно проговорила Жанна.
— Подложу под главпочтамт ящик динамита и взорву его.
— Где ты достанешь динамит?
— Украду. На Ахуне рвут какую-то пещеру. Туда везут машину за машиной динамит.
— Поостроумней ничего не придумала? — упавшим почти до шепота голосом спросила Жанна, которая, как и ее подруга, лежала словно неживая.
— Могу и поостроумнее.
— Например?
— Распущу
— Кого будешь изображать?
— Заведу под лоб глаза и завоплю нараспев: «Граждане и гражданочки!.. Помогите кто сколько может слепой на пропитание и на билет до города Одессы. Хочу поехать к Филатову полечить свои глазоньки темные…»
Растиславскому было не смешно, но он громко расхохотался. Так было надо. Девушки смолкли, продолжая лежать неподвижно. Боясь упустить подходящий случай для начала разговора, Растиславский повернулся в сторону девушек и громко, тоном проповедника произнес:
— А не желаете ли, дочь моя, что в зеленом купальнике, маленькую поправку ко второму варианту вашего скорбного текста?
Лера широко открыла глаза и лениво, толчками, подняла голову. Взгляд ее, утомленный и безразличный, встретился со взглядом Растиславского. Ему вдруг показалось, что чем-то в эту минуту она походила на Лилю. Такой же нервный излом чувственных губ, такие же большие дымчато-серые глаза, в которых на самом дне затаилась скрытая от людей тайная и глубокая скорбь. Лицо девушки по сравнению с шоколадно-серебристым загаром ее плеч выглядело бледным и измученно-болезненным. Только теперь Растиславский по-настоящему разглядел его. Оно было не столько красивое, сколько дерзкое. А может, ему так показалось тогда.
Лера поняла, что улыбающийся загорелый мужчина с темно-русой бородой, лежавший в двух шагах от них, обратился к ней.
— Что вы хотите предложить, дядечка?
Это неожиданное «дядечка» в первую минуту смутило Растиславского. И угораздило же его, оригинальности ради, отращивать эту злополучную бороду, на которой каждый второй из встречных останавливает любопытно-насмешливый взгляд.
Но Растиславский нашелся:
— Хочу предупредить вас, дети мои, что на вокзалах таких страждущих, как вы, моментально забирает милиция и отдает под суд за бродяжничество и за нищенство, — с расстановкой сказал Растиславский и с достоинством погладил свою библейскую бородку. — А поэтому советую вам с алюминиевой кружкой сесть где-нибудь у входа в храм божий.
— Думаете, там больше насобираем? — спросила Лера и взглядом окинула фигуру Растиславского.
— У храма спокойнее и надежнее, — все тем же тоном проповедника продолжал Растиславский. — Прихожане христианских церквей на подаяния щедрее, чем транзитные пассажиры на курортных вокзалах. Вот так-то, дети мои. Подальше от вокзалов и милиции. Поближе к святым местам.
До сих пор неподвижно лежавшая Жанна порывисто подняла голову и, хлопая длинными пушистыми ресницами, уставилась на Растиславского своими голубыми огромными глазищами. Такие глаза Растиславский видел на лубочных цветных открытках, где изображались в плетеной корзине котята, взиравшие на мир огромными удивленными глазами.
— Вы, дядечка, случайно, не поп? — спросила Жанна и прыснула смехом, пряча лицо в ладонях.
Этот вопрос озадачил Растиславского. Но решение пришло моментально:
— Ты не ошиблась, дочь моя. К твоему великому огорчению, я служитель культа.
— Зачем же нам огорчаться? — склонив набок голову, Лера с нескрываемым любопытством разглядывала лицо Растиславского, которое в эту минуту было по-евангельски кротким.
— Потому что вам, молодым отступницам от православной веры, не всегда приятно соседство с людьми духовного звания. Так вас воспитывают комсомол и государство.