Черные лебеди
Шрифт:
Контора размещалась в глубине сырого двора, в низеньком одноэтажном домике из темно-красного кирпича, из какого в старину клали купеческие лабазы. Зажатый между высокими коробками новых корпусов, он выглядел старым карликом в поношенной, обшарпанной одежде. Даже в знойный полдень солнечные лучи не касались облупившейся железной крыши маленького домика. Дверь конторы то и дело открывалась и закрывалась.
Шадрин остановился у входа. Огляделся. В ноздри бил затхлый сырой холодок. Почти под самыми окнами конторы на веревках сушилось белье. Здесь же, шагах в десяти от входа, ребятишки шумно играли в расшибалку.
— Сича-а-а-с!.. — звонко разнесся в глубоком колодце двора тоненький мальчишеский голосок.
Шадрин толкнул дверь. Ржавая пружина, упруго растягиваясь, гнусаво застонала.
В тесной каморке, отгороженной фанерной перегородкой, сидела огненно-рыжая, непомерно толстая машинистка. Ее пухлые белые пальцы, вымазанные фиолетовой копиркой, лихорадочно плясали на клавиатуре старенького, облезшего «Континенталя». Тройной подбородок машинистки тоже приплясывал, содрогаясь в такт быстрым движениям ее рук. Длинная каретка машинки, направляемая упругими толчками руки, металлически цокала.
К машинистке была очередь. В крошечном коридоре стояла единственная расшатанная скамейка, на которой, опершись подбородком на палочку, дремала седенькая старушка в плисовом салопчике. Рядом с ней, вытянув перед собой негнущийся протез, сидел инвалид в военной фуражке с черным артиллерийским околышем.
Шадрин вошел в комнату. За высокой перегородкой, разделявшей контору, размещались работники нотариата. Их было четверо. К каждому выстроилась очередь. Дмитрий обратился к молоденькой девушке за перегородкой: как можно увидеть заведующего конторой?
— Ответственного нотариуса? — она молча показала рукой на дверь, ведущую в небольшую каморку, отгороженную в углу комнаты. На двери была прибита стеклянная дощечка с надписью: «Ответственный нотариус».
— Как пройти к нему?
— А вот… — девушка кивнула на низенькую откидную (как в прилавке магазина) дверцу в конце барьера.
Шадрин прошел в комнату ответственного нотариуса. Тот сидел за столом и просматривал какие-то документы. Это был грузный, лет шестидесяти мужчина с щетинным ежиком седых волос и розовым — в складках — лбом, на котором, как показалось Шадрину, было много лишнего мяса. Дмитрий поздоровался.
Спивак положил газету на колени и бросил на вошедшего взгляд, который словно говорил: «Ах, вон ты какой, субчик-голубчик…»
— Товарищ Шадрин?
— Так точно.
— Только сейчас о вас звонили. Садитесь.
Дмитрий сел.
Спивак, словно забыв о Шадрине, долго рассматривал на своих ногах голубые сандалеты, которые он поворачивал то одной, то другой стороной. Потом неожиданно резко вскинул голову и спросил:
— Говорите, университет закончили?
— Да, университет.
— Недурственно…
Поглаживая борта новенького чесучового костюма, Спивак о чем-то сосредоточенно думал, отчего складки на его низком лбу накатывались одна на другую розовыми мясистыми валиками.
Рассматривая диплом Шадрина, Спивак удивленно покачал головой:
— Ого! Мать честная, курица лесная… У вас и диплом-то не простой, а золотой! С отличием…
— Правда.
— Ума не приложу! — Спивак развел руками. — На вашем месте я бы претендовал на пост начальника главка, а вы подались в нотариальную контору. Смехотура!
— Прежде чем направить меня к вам, наш общий друг и товарищ Георгий Викторович напомнил мне детскую сказочку о маршале и маленьком капрале.
— О, Зонов на эти байки мастер! Знаю я его, приходилось от него слышать и не такие сказочки. Я ведь с ним вместе воевал. Был старшиной у него в роте. Бесшабашный… Как только головушку донес до Берлина. Как заговоренный, — Спивак встал с кресла, подошел к окну, пошире распахнул форточку, снова вернулся к столу: — Ну вот что, дорогой мой человек. Раз руководство сочло нужным направить вас к нам — значит, так нужно. Им с горы видней. Когда думаете приступить?
— Хоть сегодня.
— Тогда нечего мешкать. Пойдемте, я познакомлю вас с Николаем Ивановичем, он вас введет в курс дела.
Вслед за Спиваком Шадрин прошел в большую комнату, где за канцелярскими столами, склонившись над документами, застыли в позах работники конторы.
Николая Ивановича он узнал сразу: все остальные сидящие за столами были женщины. Спивак подошел к его столику. Николай Иванович, пожилой сухощавый человек, был настолько лыс, что Дмитрию подумалось: росли ли когда-нибудь волосы на его голове? Приподняв очки в белой металлической оправе, он выжидательно смотрел на Спивака. Бесцветные его губы сошлись в скорбном, озабоченном узелке. Такие губы Шадрин не раз видел у богомольных деревенских старушек, которые все о чем-то вздыхают, о чем-то горюют, кого-то жалеют…
— Слушаю вас.
Спивак кивнул в сторону Шадрина:
— Практикант. Научите. Посадите пока на копии вместо Петраковой. Через неделю она уходит в декрет.
Спивак легонько похлопал Дмитрия по плечу и, предупредив его, чтоб завтра он приходил со всеми документами, закрыл на замок свою комнату и вышел из конторы. На ходу он сказал Николаю Ивановичу: если кто будет звонить — он у руководства.
Шадрин пододвинул к столу старого нотариуса свободный стул и сел рядом с ним, чувствуя на себе взгляды людей, томившихся в очереди за перегородкой и женщин-нотариусов, до слуха которых донесся разговор Спивака с Николаем Ивановичем.
Дмитрий обернулся вправо и заметил, что на него пристально, в упор смотрит женщина с округлым животом. «Ах, вот она, та самая Петракова, которую я должен сменить», — подумал Шадрин. Через минуту он снова бросил взгляд вправо и снова на какое-то мгновение встретился с тревожным взглядом Петраковой. В глазах ее он уловил не то затаенный страх, не то отпечаток досады.
По знаку Николая Ивановича Шадрин пододвинулся к нему еще ближе. Перед старым нотариусом лежало заключение судебно-медицинской экспертизы. В документе говорилось, что в ночь с пятнадцатого на шестнадцатое июля гражданке Силютиной были нанесены телесные повреждения в область головы, в результате чего засвидетельствован кровоподтек под правым глазом. Внешние границы кровоподтека проходят между надбровной дугой и нижней костью глазной орбиты. Вывод акта гласил: «Без расстройства здоровья».