Черные лебеди

Лазутин Иван Георгиевич

— Кому говорят, пшел с крыла, падла!..

Шофер толкнул Дмитрия в грудь, но тот устоял, крепко держась за края дверки.

— Выходи, поговорим!.. — Дмитрий положил руку на баранку.

Лицо шофера перекосилось злобой:

— Что?.. Чего ты надумал?!

Шофер достал из-под ног гаечный ключ и, не торопясь, вышел из кабины. Он был среднего роста, узкий в плечах, толстощекий. Выгоревшая на солнце челка углом спадала на переносицу. Сплюнув через зубы, он сквозь злой прищур смотрел на Шадрина. Потом воровато огляделся по сторонам и сделал шаг

вперед.

— Если ты, гад, хоть мизинцем еще раз дотронешься до машины — сыграешь в ящик! Понял?.. — сказав это, шофер зачем-то посмотрел на свою грязную, в масле, левую ладонь и, стремительно вскинув ее, провел по правой щеке Дмитрия.

Кровь прилила к лицу Шадрина. Он стоял ошеломленный, дрожа всем телом. Тут сказалось все: и горячая шадринская порода, и вспыхнувший инстинкт разведчика. Сильный, почти молниеносный удар в челюсть свалил шофера на землю. Распластавшись на дороге, он лежал с вытаращенными глазами, упираясь головой в запыленное колесо машины. В руке его был зажат гаечный ключ.

Следя за малейшим движением Дмитрия, шофер встал.

Дмитрий слышал, как стучали его зубы.

Не успел он занести над головой Шадрина гаечный ключ, как новый стремительный удар ногой в пах свалил его на землю. От боли шофер застонал и скорчился.

Шадрин еле сдерживался, чтобы не пнуть ботинком в омерзительно-красное лицо шофера, который не выпускал из рук гаечного ключа.

— Лежи!.. — процедил Дмитрий сквозь зубы, когда шофер сделал движение, чтобы встать. — Брось ключ!.. — приказал он, приподняв правую ногу и угрожая опустить ее на лицо распластанного хулигана.

Тот разжал руку, и Дмитрий носком ботинка отшвырнул гаечный ключ в сторону.

— Вставай!..

Озираясь по сторонам, Шофер неуверенно, точно каждую секунду ожидая нового удара, встал. Руки его расслабленно висели вдоль туловища.

Шадрин решил пойти на хитрость. Он вспомнил, что в нагрудном кармане его ковбойки рядом с паспортом лежит старое, давно просроченное удостоверение следователя районной прокуратуры города Москвы. Оно уже было недействительно, но Дмитрию жаль было его выбрасывать, хранил как память. Достав удостоверение, он показал его шоферу:

— Вы имеете дело с оперативным работником прокуратуры! Ваши документы?

Трясущимися пальцами шофер достал из кармана замасленной куртки паспорт и предъявил Шадрину. Тот внимательно перелистал его и вернул владельцу.

— Так вот, гражданин Семкин, приказываю вам немедленно погрузить тележку с дровами в кузов, старика посадить в кабину и доставить домой!

— Куда доставить его, гражданин начальник? — дрожащим голосом спросил Семкин, застегивая карман пиджака.

— На разъезд! — Дмитрий показал рукой в сторону железной дороги. — Ремонт тележки пойдет за ваш счет. Старика завтра же отправляю на Судебно-медицинскую экспертизу, и если комиссия найдет увечье, придется возбудить против вас уголовное дело. А вам, гражданин Семкин, это совсем некстати. По какой статье имеете судимость?

— По семьдесят четвертой, — осипшим голосом

ответил Семкин, переминаясь с ноги на ногу. — Гражданин начальник… что касается старика, я с ним… договорюсь. Тележку я ему сделаю новую. Только вы, гражданин начальник… не возбуждайте дело…

— Быстрее везите старика, а там посмотрим! — приказал Шадрин и, повернувшись, пошел в сторону бригадного стана. Он все еще не мог остановить в себе внутреннюю дрожь. Пальцы его рук мелко тряслись и никак не могли ухватить папиросу. Его подмывало оглянуться, но он сдерживал себя: не хотелось показать шоферу, что он, следователь прокуратуры, не до конца уверен, что приказ его будет выполнен немедленно. И все-таки, перед тем как свернуть за колок, он оглянулся. Взвалив на грудь тележку, Семкин толкал ее в кузов машины, а старик бросал туда длинные березовые чурки.

…Обед в бригаде кончился. Повариха мыла посуду. Ребятишки играли под навесом в чехарду. Окомелок хвоста Евлашихи то и дело пружинисто взлетал, сгоняя присосавшегося к худому крупу паута.

— Зря, Егорыч, ноги по такой жаре бил, — сказал старик Трепезников, сматывая веревочные вожжи.

— Почему?

— Председатель только что укатил в район. Сказывал, дня три будет преть на каком-то совещании, кажется насчет уборки.

— Как же я с ним разминулся?

— А он зимником поехал, там ближе. Нонешнее лето Юдинские болота начисто пересохли. Ездим прямиком.

— А бригадир где?

— Тоже с ним укатил. Этот приедет завтра.

— Кто же остался за старшего?

Старик ухмыльнулся:

— А старших двое всего-навсего осталось.

— Кто же это?

— Евлашиха да я. Она — генерал, а я — ее альдинарец, — довольный своей остротой, дед Трепезников мелко-мелко захохотал; его выцветшие маленькие глазки сверкнули из-под очков веселыми искорками.

Дмитрий прошел под навес. Ребятишки бросили играть в чехарду и, настороженно притихнув, внимательно рассматривали незнакомца.

— Вам кого, дядя? — спросил тот, что побойчей, рыженький, в выгоревшей красной рубахе.

— Я хотел повидать председателя или бригадира…

— А они только что уехали в район, — почти хором ответили ребятишки, не дав Дмитрию договорить фразы.

— Попить у вас есть?

Ребятишки со всех ног бросились к кадке с водой, но честь напоить незнакомого гостя выпала рыженькому, в красной рубахе.

— А вы откуда, дядя? — спросил он, подавая Дмитрию ковш с водой.

— Из района.

— Проверять? — не давая Дмитрию опомниться, почти допрашивал рыжий.

— Так точно.

— А-а-а, — протянул рыженький, почесывая правой ногой левую. — Я сразу догадался, что вы проверять приехали.

После обеда мужики запрягли лошадей в косилки и уехали со стана. Вслед за ними отправились копнить сено бабы. Пришпоривая голыми пятками бока исхудалых лошадей, покинули бригадный стан и ребятишки-копновозы. Стан сразу словно вымер. Остались одна повариха да дед Трепезников, который, как и раньше, до войны обедал последним.