Черные Мантии
Шрифт:
Лекок по-прежнему лежал не шевелясь. Осужденный канским судом обменялся рукопожатием с теми, кто арестовал его и вел его уголовное дело.
– Я отвечаю за этого человека, – произнес Андре, вновь закрывая решетку. – Когда баронесса Шварц уедет, присылайте сюда ваше правосудие; мы оба будем ждать его.
И он вернулся к поверженному Лекоку. В ту минуту, когда Андре Мэйнотт произносил свои последние слова, дверь в коридор, издав протяжный скрежет, распахнулась, и раздался пронзительный женский крик:
– Андре! Андре! Я не хочу уезжать!
Растрепанная, с блестящими безумными
Прежде чем взволнованный и изумленный Андре попытался что-либо сделать, Лекок с быстротой змеи покатился по полу и таким образом пересек всю комнату. И вот он уже стоит в дальнем углу, сжимая в руке двухзарядный пистолет.
– Ты был прав! – сипло вскричал Лекок, пьянея от ярости. – В том кармане у меня действительно кое-что припасено! И я прекрасно знаю, куда надо тебя разить, приятель! Ха! Я знаю, где твое сердце, и прежде чем отправиться в ад, я разом уплачу тебе все мои долги… Смотри же!
И он направил пистолет прямо в грудь Жюли; раздался выстрел.
Но кто-то с быстротой молнии выскочил из коридора и заслонил Жюли. Это был барон Шварц; сраженный пулей Лекока, барон упал.
А Андре Мэйнотт и Приятель-Тулонец уже сцепились в смертельной схватке, напоминавшей поединок льва и тигра: враги боролись яростно и молча.
Сжимая друг друга в яростных объятиях, они покатились по полу к самому сейфу, и Андре со всей силой ударился головой о его стальную дверцу. Слизывая с губ кровавую пену, Лекок мгновенно высвободил руку, сжимавшую пистолет, и, испуская глухое рычание, приставил его к окровавленному виску Андре. Даже если бы свидетели могли броситься на помощь Андре, они бы опоздали.
Господь сам решил исход поединка.
Лекок распластался возле внутренней стороны распахнутой двери сейфа, Андре – возле внешней. В тот миг, когда Лекок спустил курок, Андре изловчился, рванулся и толкнул дверцу.
Раздался выстрел, однако пуля натолкнулась на тяжелую стальную дверь.
Каждый знает, сколь массивны дверцы сейфов, как велика их инерция. С силой атлета Андре оттолкнул от себя дверцу, и та, придя в движение, медленно и уверенно закрылась.
Это была отвратительная смерть. Дверь, словно пушечное ядро, смела Лекока со своего пути и, презрев препятствие в виде головы Приятеля-Тулонца, захлопнулась. Раздавленная голова скрылась в недрах сейфа, оставив лежать рядом изуродованное тело…
Андре Мэйнотт без чувств распростерся на полу.
Сдавленным голосом баронесса Шварц спросила:
– Он мертв?
– Нет, – ответил Ролан, приложив ухо к груди Андре. Тогда она опустилась на колени возле умирающего у ее ног барона Шварца.
– Я был прав, что не стал убивать себя сам, – прошептал барон.
Андре не ошибся: у барона было сердце. Умирающий прижал свои пересохшие губы к прекрасным рукам Жюли и едва слышно произнес:
– Пред Господом, которому известно, как я вас любил, клянусь, что я не виновен, но…
Последние слова банкира потонули в предсмертном хрипе. Пуля перебила ему сонную артерию.
Бал в особняке Шварцев подходил к концу; как обычно, веселье завершалось под звуки музыки, способные заглушить даже раскаты грома.
Тем временем по зале расползался зловещий слушок. Двое бледных как мел мужчин подошли к высокопоставленному лицу, чье инкогнито мы продолжаем хранить.
Затем во все стороны побежали слова:
– Барон Шварц мертв. Черные Мантии…
Эпилог
I
СПЕКТАКЛЬ
Первое представление «Черных Мантий»
Драма в пяти актах и 12 картинах
Спектакль с прологом,
эпилогом,
семью сменами декораций,
переодеваниями и танцами.
Таково было приблизительное содержание огромной афиши траурного цвета с большим белым квадратом посредине, где, помимо прочего, стояло:
«В роли графини Фра Дьяволо дебютирует мадемуазель Тальма-Россиньоль».
В Париже ни для кого не было тайной, что директор театра Мерсимон-Дье, словно заядлый игрок, поставил все на этот спектакль. Изворотливый и неглупый директор, ухитрявшийся долгое время поддерживать на плаву свой убыточный театр, рискнул пойти на непомерные расходы; в случае, если бы они не окупились, директору пришлось бы объявить себя банкротом. Помимо ангажемента для мадемуазель Тальма-Россиньоль, он заполучил шесть еще незнакомых публике клоунов, трех дикарей с берегов Рио Колорадо, питавшихся мясом своих поверженных врагов, некую даму, виртуозно глотающую шпаги, и юное дарование, обладавшее великолепным сопрано; дарованию предстояло исполнять песенку о грязи.
В третьем акте зрителям были обещаны волнующие картины заснеженных просторов полярных морей, оживляемые появлением настоящих белых медведей. В четвертом акте им" сулили балет охотников, убивающих тигра, гальванические огни и запуск воздушного шара. В седьмой картине – доподлинный лесной пожар.
Серьезные критики готовы были держать пари, что представление ждет грандиозный успех, и театр сразу же затмит славу своих соседей по бульвару. При этом они сетовали на те гиблые дебри, где приходится плутать искусству после преждевременной кончины Вольтера.
II
ПЕРЕД ПОДНЯТИЕМ ЗАНАВЕСА
Места в оркестре были заняты людьми, кои вели себя столь шумно, словно находились в собственной гостиной.
– Не знаю, не знаю, – сомневался удачливый аферист Кабирон, – как это они сумели втиснуть индейцев-антропофагов в высшей степени парижскую пьесу.
– Если хорошенько поискать, в Париже можно найти все, – отвечал Алавуа. – Как подумаешь, что мы раз двадцать обедали у этого полковника!..
– Фра Дьяволо! Дерзкий обманщик!
– Честное благородное слово! – воскликнул Котантэн де ла Лурдевиль. – Я лично видел знаменитую удавку в руках милейшего господина Мэйнотта. Там было написано разборчивыми буквами: Фра Дьяволо. И даты… Когда этот мошенник хозяйничал в Апеннинах, он захватил в плен самого папу! Его настоящее имя Мишель Поцца или Боцца; в 1806 году как главарь Каморры он был приговорен к повешенью в Неаполе. И я вовсе не раскаиваюсь, что произнес на его могиле несколько слов, ибо, в сущности, только такие личности и остаются в истории.