Черные Мантии
Шрифт:
– А если он придет в себя?..
Полковник был человеком жестким и безжалостным. В преступном мире, где он царствовал, сантименты не в чести. Каждый жулик стоит ровно столько, сколько заслуживает, и однажды мы точно узнаем, какова настоящая цена Чернеца, этого бандита, скрывающегося под маской добропорядочного буржуа.
Но на что бы полковник ни был способен, ему оказалось не под силу увести маленькую Фаншетту против ее воли. Нужно было пойти на хитрость.
Как только девочка отошла от кровати, господин Лекок и полковник схватили ее со словами:
– Вот что значит прикасаться к мертвецам!
И они повлекли Фаншетту к двери. Она не сопротивлялась и ничего не говорила. Длинные ресницы прятали ее неуверенный взгляд. Никто бы никогда не догадался, какие мысли бродили в этой головке, которая могла раньше думать лишь о шалостях и капризах. В двух шагах от порога девочка вдруг остановилась и резко отбросила руку господина Лекока.
– Ты! – вскричала малышка. – Ненавижу тебя!
И, бросившись на шею полковнику, проговорила:
– Добрый мой дедушка, милый мой дедушка, я уверена: если его ударить, он проснется!
– Дорогая глупышка! – пролепетал старик, растроганный нежностью Фаншетты.
Но она не воспользовалась его волнением, а ведь за один ее поцелуй старик способен был совершить самый сумасбродный поступок.
Девочка выпрямилась, став выше ростом и вновь обретя свой упрямо-непослушный вид.
– Я хочу попробовать! – заявила она.
Лекок и полковник одновременно попытались ее задержать, но Фаншетта выскользнула из их рук, как угорь. Когда они настигли ее у кровати, она уже успела осуществить свой замысел. Изо всех сил она дважды ударила мертвеца по лицу своей маленькой ручкой.
Полковник успел как раз вовремя, чтобы подхватить Фаншетту, которая в изнеможении рухнула ему на руки.
На бледной щеке Андре Мэйнотта в двух местах проступили синеватые отпечатки пяти маленьких пальчиков Фаншетты.
Большие глаза девочки с сожалением смотрели на эти пятна. Ее лицо внезапно вспыхнуло – и сразу же страшно побледнело. Из глаз ручьем хлынули слезы, рыдания сдавили грудь…
– Я ранила его! Ты видишь? – закричала девочка прерывающимся голосом. – Ты видишь, что я его ранила?
Мужчины изумленно молчали. Господин Лекок сжал руку полковника. Едва заметная конвульсия только что пробежала по губам Андре Мэйнотта.
Нужно было срочно ускорить развязку. Господин Лекок подхватил Фаншетту на руки и бросился к двери. Она инстинктивно попыталась сопротивляться, но волнение лишило ее сил. Господин Лекок бормотал:
– Ты напрасно меня ненавидишь, девочка, я не хочу, чтобы ты заболела!
Полковник одобрительно кивнул своей почтенной седой головой. Все было правдоподобно, и ничто в этом отеческом насилии не могло вызвать у Фаншетты подозрений. Господин Лекок уже подошел к порогу, когда почувствовал, что она вздрогнула. Он решил было, что все обойдется, как вдруг обе руки ребенка с недетской силой вцепились в косяк двери.
– Он зашевелился! – закричала она, обезумев от радости. – Он не мертв! Я знала, что обязательно верну его к жизни!
Господин Лекок обернулся. Он довольно грубо опустил Фаншетту на пол и скрестил руки на груди, глядя на полковника.
– Ну вот! Хорошенькое дельце! – процедил он.
Андре метался по кровати. Два отпечатка детской ладони резко контрастировали теперь с бледностью его лица, которое, впрочем, слегка порозовело. Полковник одарил господина Ле-кока пронзительным взглядом, который стоил многих слов; затем, придав своей послушной физиономии выражение глубокого удовлетворения, он воскликнул:
– Доктора, Приятель, и немедленно! Одна нога здесь, другая там! На детей порой снисходит благодать! Наша маленькая Фаншетта сотворила чудо!
Девочка смеялась и плакала.
– Он заговорит? – спросила она.
Затем в радостном волнении она повторила:
– Я была уверена! Я была уверена!
И вдруг Фаншетта стремительно убежала.
– Догони ее! – приказал полковник.
– Да пошла она к черту! – выругался Лекок. – Чем все это кончится?
Андре Мэйнотт попытался открыть глаза. Полковник приложил палец к губам и приблизился к кровати.
Если бы веки Андре могли в этот миг приподняться, он увидел бы у своего изголовья святого апостола. Но старик напрасно ломал комедию: Андре еще не пришел в себя.
– Приятель, – произнес полковник холодным повелительным тоном, оценив состояние больного, – вам здесь больше незачем оставаться. Дело принимает серьезный оборот, и значит, я займусь всем сам. Да, это будет мое последнее дело! Я понял, я пришел к выводу, Приятель, что этот малый, возможно, нам когда-нибудь пригодится. Если у господина Шварца заведется слишком много миллионов и он станет слишком самостоятельным…
– Он заговорил? – громко спросила Фаншетта, влетев в комнату; от быстрого бега девочка вся раскраснелась.
Полковник стоял у кровати в позе человека, оказывающего помощь больному. Фаншетта бросилась ему на шею.
– Я послала за доктором, – сказала она, – за любым доктором. И распорядилась насчет коляски.
– Ну что за ребенок! – пропел старик.
– А зачем коляска? – удивился господин Лекок.
– Затем, что он мой! – решительно ответила Фаншетта. – Затем, что без меня он по-прежнему был бы мертвым, затем, что я его очень люблю… Люблю так же сильно, как ненавижу тебя, слышишь, Приятель?.. Он переедет к нам, правда, дедушка? И я сделаю все, чтобы ему не было скучно.
Полковник таял от восхищения:
– Во всем мире не найдется второго такого ребенка!
– Что ж, все к лучшему! – ухмыльнулся господин Лекок. Андре Мэйнотта перевезли в дом на улице Терезы, его лечил знаменитый доктор, который врачевал господина Вилеля. Фаншетта три дня ухаживала за больным, как взрослая. На эти три дня она забыла об играх и ни разу не обругала Приятеля-Тулонца. Лишь к вечеру третьих суток Андре Мэйнотт обрел дар речи. Он избежал угрожавшей ему смертельной опасности. У его изголовья сидел старик с суровым лицом библейского патриарха. О колени старика опиралась удивительно красивая девочка с копной густых волос, бледным лицом и огромными глазами. Андре хотел что-то сказать, но его губы прикрыла маленькая детская ручка и нежный голосок произнес: