Черные Мантии
Шрифт:
– Пятьдесят два года я находился в деле, – произнес он с достоинством, – не считая итальянских событий. Правосудие интересовалось мною всего один раз, да и то отступило. Решетку мог подпилить и кто-то другой, это ведь дело нехитрое, так, детские забавы.
– Ламбэр знал порядок, – совсем тихо проговорил Лекок.
Тяжелые веки старика опустились.
– Про этот порядок уже не раз рассказывали судьям. Они не хотят верить и думают, что кодекс есть только у них. Впрочем, если этот молодой человек станет нам мешать, мы вспомним, что однажды он уже был покойником.
Это было произнесено совершенно бесстрастным тоном.
– Кого встревожит его исчезновение? – пожал плечами полковник. – Андре Мэйнотт погиб в Диве; все газеты об этом писали.
– Есть разница между убийством и несчастным случаем, неправда ли, хозяин? Если никто не станет совать нос в это дело, то считайте, что Мэйнотт заснул – и не проснулся. Я беру это на себя.
Полковник твердыми шагами заходил по комнате.
– Шварц скроен из того материала, из которого делают крупных финансистов, – высказал он вслух свою мысль. – Теперь он мне родственник. Ничто не должно ему мешать.
Потом, неожиданно остановившись перед господином Лекоком, старик добавил:
– Где этот Мэйнотт?
– У меня.
– Спит, ты сказал?
– Нет. В обмороке.
– По какому случаю?
В двух словах господин Лекок описал сцену, свидетелем которой он стал в храме Сен-Рош. Полковник взял со стула просторную шелковую душегрейку и протянул ее Лекоку, который помог хозяину вдеть руки в рукава.
– Ничто не должно мешать Шварцу, – повторил старик. – Я больше рассчитываю на тех, кого могу запугать, чем на тех, кто работает со мной на равных. Шварц будет крупным финансистом. Я придержу его для моего последнего дела.
Господин Лекок, который стоял позади полковника, исполняя роль лакея, молча улыбнулся.
– Значит, вы намечаете еще одно дело? – проговорил он.
– А разве я это сказал? – раздраженно возразил Главный. – Пошли-ка посмотрим на твоего мертвеца.
Когда они направились к двери, на лестничной площадке раздался негромкий шум. Господин Лекок открыл дверь; за ней никого не было. В вестибюле лакей, похожий на бывшего монаха, подал своему хозяину широкополую шляпу и надел ему на ноги деревянные башмаки. Во дворе кучер поливал водой колеса модного экипажа. Слышно было, как в конюшне били копытами лошади.
Полковник и Лекок пошли пешком. Старика должны были защитить от возможной непогоды не только деревянные башмаки, но и зонтик. Спустя минуту после того, как хозяин и гость покинули дом, вихрь промчался через двор и вылетел на улицу.
– Мадемуазель Фаншетта! – закричал привратник.
– Я несу деду козырек, – ответила девочка. И шумный, смеющийся вихрь бросился вдогонку за полковником, потрясая зеленым шелковым козырьком.
Но у поворота на улицу Терезы вихрь остановился.
Вне всякого сомнения, козырек, зонтик и деревянные башмаки достойно украшают старость. Полковника в квартале знали. Все лавочники почтительно здоровались с ним.
Мадемуазель Фаншетта с серьезным видом следовала на некотором расстоянии за стариком и его спутником.
На вопросительные взгляды лавочников она скромно отвечала:
– Я несу дедов козырек.
Комната господина Лекока была в том же состоянии, что и раньше; ключ он брал с собой. Прошел уже час с тех пор, как Андре Мэйнотт лишился сознания; но распростертый на кровати, он по-прежнему не шевелился. Склонившись над его рукой, полковник нащупал пульс.
– Крепкий парень! – проговорил он. – В тот день, когда я подсунул ему боевую рукавицу вместе с кучей старых железяк, он мне сказал: «Две недели потружусь и заработаю тысячу экю…» Вот дьявол!
Он отпустил руку Андре, которая безжизненно упала, и с улыбкой взрослого ребенка заявил:
– Да, дело с боевой рукавицей – это высокий класс!.. Долго готовили… и ловко сработали, а, Приятель?
– Никто бы не смог сделать лучше, – убежденно ответил господин Лекок.
Затем, взяв, в свою очередь, руку Андре, он спросил:
– Вы думаете, выкарабкается?
– Самостоятельно – нет, – холодно произнес полковник.
Наступило молчание.
– Сколько вы даете ему времени? – задал еще один вопрос господин Лекок.
Старик вынул массивные часы – видимо, эпохи Людовика XVI.
– Сегодня утром ко мне приходил доктор, – медленно проговорил он. – Этот милейший человек заявил, что для излечения моей астмы требуется время! Покинув меня, он отправился в почтовой карете в Фонтенбло, куда его вызвал господин Вилель… Ты пойдешь к доктору домой, скажешь, что твоему другу необходим врач; пошумишь, устроишь скандал, дождешься его возвращения и примчишься с ним сюда во весь опор…
– Будет слишком поздно! – проговорил несколько сникший Лекок.
– Увы, да! – тихо ответил полковник. – Пошли!
– Но, – заметил господин Лекок, – нужно будет засвидетельствовать смерть.
– Но ведь ты приведешь доктора…
– А официальная регистрация? Полковник довольно улыбнулся.
– И что вы будете делать, когда я вас покину, мои бедные дети? – воскликнул он. – Ведь вы удивительно несообразительны! Вот ты уже и захныкал, а, Тулонец? Успокойся; я снова все беру на себя: это будет мое последнее дело.
Так решилась судьба Андре Мэйнотта. Старик и молодой человек отошли от кровати; полковник опирался на руку господина Лекока – но тот вдруг остановился и, побледнев, спросил:
– Вы слышите?
В передней с грохотом упал стул.
Тяжелые веки полковника задрожали; в его холодных глазах сверкнули искры, и он громко, с явным состраданием произнес:
– За доктором, мой мальчик, и немедля! Даст Бог, не опоздаем!
Эти слова были предназначены для тех, кто подслушивал в коридоре. Господин Лекок, очень взволнованный, спросил:
– Кто там?
Ответом ему стал взрыв смеха, того самого громкого, заливистого смеха, который мы уже слышали на лестнице дома на улице Терезы. Лекок нахмурил брови; полковник попятился с раскрытым ртом.