Черные тузы
Шрифт:
– Танечка, ты слушай отца, – Мария Николаевна вдруг заговорила жалобным тонким голосом. – Солдатиков, вроде твоего Саши, у отца под началом тысяча с гаком работает. Если за каждого единственную дочь с приданым выдавать… Ты у нас одна, ты красавица, а таких вахлаков беспортошных вот, только свисни, табун прибежит.
– Глупости вы какие-то говорите, – Татьяна спрятала письмо и фотографию в карман халата, вытерла кулаком покрасневший вслед за глазами нос. – Глупости это.
Рыбаков переводил мутный взгляд с жены на дочь и обратно на жену. Физиономия супруги, пресная, как святая вода, непричесанная с красным носом дочь, видимо, собиравшаяся и этот прекрасный зимний день посвятить пустым чувственным переживаниям, раздражали Василия Васильевича.
– Спущусь в гараж, полки металлические повешу. Телефон пусть здесь останется, в гараже он плохо работает. Если позвонит тот мужик насчет стекла или Росляков из газеты, ты меня крикни.
– Крикну, – пообещала жена. – А Танечка пока за растительным маслом в поселок сходит. Сходишь, дочка?
Мария Николаевна видела через окно, как муж с лопатой в руках медленно пересекает двор, отпирает дверь в гараж, снимает висячий замок. Трудно сказать почему, но на сердце было как-то тревожно, неспокойно. Удивившись этой странной тревоге, не найдя её причины, Мария Николаевна решила, что выпила за завтраком слишком много крепкого чая, вот сердце и трепыхается. Таня, уже одетая в короткую дубленку и брюки, готовая к прогулке в поселок, стояла в дверях столовой, повязывая на шею шерстяной красный шарф с длинной бахромой. Отойдя от окна, Мария Николаевна подошла к зеркальному трюмо, открыла крышку металлической коробки из-под шоколадных конфет, в которой лежали деньги, отсчитала несколько купюр.
– Возьмешь растительного масла, а там по своему усмотрению, – Мария Николаевна положила трубку на стол и передала деньги дочери. – Прошлый раз…
Таня не дала матери договорить.
– Мам, мне сон сегодня приснился, нехороший.
Мария Николаевна, умевшая и любившая толковать чужие сны, застыла на месте.
– Снится мне, что я с какими-то девушками гуляю, по сну выходит, что они мне подруги, – Таня перебирала пальцами бахрому вязаного шарфа. – Так вот, мы с этими девушками выходим к реке и пускаем в реку венки. Я так понимаю, гадаем о суженном по тому, как венок поведет себя в реке. А ещё вот что: вода в реке такая темная, мутная. И я становлюсь на колени и пускаю я в эту воду свой венок. А он не поплыл и даже не закружился в воде, а сразу же утонул. Это ведь плохая примета, ведь правда, что венок утонул?
– Не то чтобы плохая примета, не совсем так.
Мария Николаевна задумалась, не зная, стоит ли правдиво толковать этот сон или разумнее придумать сну дочери какое-нибудь маловразумительное объяснение.
– Не то, чтобы это плохая примета, – утешила мать и вдруг неожиданно для себя сказала правду. – Если примета верная, значит, помрешь ты скоро.
– Обязательно помру я? Ведь мы на суженного гадали? – Таня взяла из рук матери деньги. – Может это он, может, с ним что случится?
– Да нет, это я так сказала, – опомнилась Мария Николаевна. – И ничего с твоим солдатиком не случится. С такими вообще ничего не случается. Если бы вы действительно венки пускали, а не во сне, и венок утонул, это действительно плохая примета. А так, во сне, ерунда все это.
Включив освещение и отопительную систему, Рыбаков замерил рулеткой длину полок, сделал на светлой отштукатуренной стене несколько карандашных отметок. Положив на верстак пластмассовые дюбели, он закрепил в держателе сверло, подключил к сети электродрель и уже хотел было забраться на самодельный табурет с широким удобным сиденьем, но тут едва слышно скрипнула дверь, широкая полоса дневного света упала на пол и тут же исчезла. Рыбаков обернулся. Высокий широкоплечий мужчина с непокрытой головой в ратиновом пальто модного кроя стоял в дверях гаража, потирая пальцами тонкие щегольские усики.
– А я вашей супруге позвонил, она сказала, вы в гараже, – сказал мужчина вместо приветствия, шагнул к Рыбакову, протянул тому руку. – А я тот самый Фирсов, по поводу оконного стекла.
– Господи, стоило ли приезжать? – Рыбаков потряс руку Фирсова.
– Да я просто был недалеко, можно сказать, проезжал мимо, – Фирсов улыбнулся.
– Ну, и правильно сделали, что приехали. Я заинтересовался, стекло вы недорого отдаете.
Рыбаков подумал, что адрес своего загородного дома этому Фирсову не давал. «Тогда откуда же он узнал, где меня найти? – насторожился хозяин, но мужчину со щегольскими усиками ни о чем спрашивать не стал, а сам ответил на вопрос. Вероятно, жена сказала адрес, встретила гостя у калитки и провела до двери гаража». Рыбаков почесал за ухом и тут подумал, что гость добрался сюда уж больно быстро, подозрительно быстро. «Но ведь он же мимо проезжал. Да, шустрый малый. Тем человек и живет, ноги кормят».
– Да, стекло отдаем почти по себестоимости, – кивнул Фирсов. – Это ведь не преступление реализовывать товар по себестоимости. Нам, считай, все должны, но и сами на картотеке сидим. Живых денег не видим.
Рыбаков окинул взглядом одежду Фирсова, дорогие модные ботинки, цветное шелковое кашне, галстук и ратиновое пальто, решив, что, судя по стильной дорогой одежке заместителя директора завода, предприятие не на картотеке сидит, а, напротив, процветает. Усмехнувшись своим мыслям, Рыбаков положил дрель на верстак и снова оценивающее посмотрел на гостя.
– Гараж у вас отличный, – гость осмотрелся вокруг, шагнул вперед и чуть не споткнулся об огнетушитель. – И тепло тут, и вентиляция есть, и смотровая яма. Девушка сейчас из калитки мне навстречу вышла, не дочь ваша?
Фирсов посмотрел на хозяина с любопытством и зачем-то расстегнул вторую пуговицу пальто.
– Дочка, в магазин поселковый пошла, – сказал Рыбаков и уточнил, не потому что любил определенность в ответах, а так, не понятно для чего уточнил. – Пошла купить масла растительного.
– Я так и понял, – погладил усики Фирсов. – У меня у самого двое детей. На меня похожи, как две капли. У меня карточка есть, где мы вместе сняты. Сейчас покажу, – сделав шаг вперед, Фирсов, широко распахнул полы пальто, стал шарить рукой во внутреннем кармане, сперва в левом, затем в правом.
– Ладно, не ищите.
– Ой, смотрите мышь под верстаком, – Фирсов, прекратив поиски фотографий, пальцем показал в угол гаража, под верстак. – Надо же, мышь…
– Где, где мышь?
Посмотрев в том направлении, куда указывал палец гостя, Рыбаков ничего не заметил. Давно не знавший тряпки цементный пол, обрезки электрических проводов, тускло блеснувшая гаечка, закатившаяся под верстак, сломанная монтировка и ещё когда-то забытая здесь пустая бутылка из-под шампанского. Никакой мыши нет и в помине. Рыбаков наклонился ниже, стараясь разглядеть грызуна, видимо, забившегося темноту, в самый угол гаража. Рыбаков, напрягая глаза, прищурился, но и на этот раз ничего и не увидел. Он уже хотел выпрямиться и сказать гостю, что в гараже нет никакой мыши, тот ошибся, тень какая-то померещилась, но не успел раскрыть рта. Фирсов, высоко подняв дрель, оставленную хозяином на верстаке, с силой ударил ей Рыбакова по затылку.
Рыбаков рухнул, как подкошенный, на грудь, раскидав в стороны руки и неловко поджав под себя правую ногу. Он застонал, плохо соображая, что произошло, попытался выпрямить ногу и, упираясь ладонями в пол, приподняться. Но снова получил по затылку увесистый удар дрелью. Казалось, большой груженый транспортный самолет с невыносимым тяжелым ревом могучих турбин влетел в правое ухо и вылетел из левого. Самолет, сделав разворот, кажется, собирался повторить маневр, на этот раз влететь в левое ухо. Рыбаков застонал. Сумеречный, окрашенный лишь серыми красками мир, поплыл перед глазами, разделился на два мира и снова слился в один. В голове рухнула, развалилась кирпичная стена. Она погребла под кирпичными обломками этот серый мир. Мир погиб.