Черные тузы
Шрифт:
Савельев встал на карачки, потянулся рукой к чертовой кнопке. Проклятая погода, проклятый дождь, проклятая кнопка. Черт побери… Он подумал, что на этот раз сильно промазал, упустил из вида главное. Он понял, что допустил грубую ошибку, грубейшую ошибку, достойную новичка, он позволил кнопке намокнуть.
Он понял все, но даже не успел испугаться…
…Взрыв ухнул, прокатился по лесу, отозвался эхом вдалеке, стих в чащобе.
Стих…
За первым ухнул второй взрыв.
Третий…
Осязаемая волна сырого воздуха толкнула Рослякова в спину. Качнулась дорога, качнулись стволы берез и осин. На секунду Рослякову показалось, что он оглох. Замерев посредине дороге, он стоял, крепко прижимая к ушам ладони. Но слух вернулся. Вдруг Росляков понял, что земля действительно вертится. Земля вертелась под ногами. Справившись с головокружением, он поднял голову кверху.
Пронзительно закричала, взлетая к серому низкому небу, стая ворон. На лицо осыпался с веток мокрый снег. Вдалеке что-то монотонно зашумело, то ли уходил поезд, то ли мчались машины на шоссе. Очнувшись от оцепенения, Росляков побежал к «Жигулям», но развернулся на ходу, бросился в противоположную сторону, к Савельеву. Слабая надежда ещё оставалась.
Он бежал нерасчетливо, не думая о дыхании, и быстро запыхался. Росляков почувствовал, что спина сделалась мокрой, стало жарко, он стащил с головы вязаную шапочку, сунул её в карман, на бегу он расстегнул «молнию» куртки. То и дело он поднимал руку и вытирал ладонью мокрое лицо, слезившиеся глаза.
Подбегая к тому месту, где несколько минут назад они болтали с Савельевым, Росляков понял, что лучшим надеждам не суждено сбыться, случилось худшее из того, что вообще могло случиться. Он остановился, дыхание стало ровнее, одышка прошла. Пусто. Нет Савельева, нет спортивных сумок, ничего больше нет. Только посереди дороги дымятся невысокие бесформенные кучи земли. И в ушах застряла эта звенящая тишина. Росляков, споткнувшись о неровный кусок асфальтового покрытия, подошел к краю воронки, с опаской заглянул вниз. Огромная, чуть не в рост человека яма. Земля медленно отдает тепло, остывает. Поднимается, окутывая собой песок и глину, прозрачный, едва видимый пар.
Показалось даже, что Савельев как тогда, на даче, окрикнет его, подаст голос, показалось, что он жив. Тишина. Только дунул сырой ветер. Затрещала где-то вверху, упала на обочину обледенелая ветка осины, темная и ветвистая, как олений рог. Лес, содрогнувшийся от тогдашних взрывов, проснулся на минуту и вновь погрузился в долгую спячку. Но за те короткие мгновения пробуждения что-то неуловимо изменилось в самом пейзаже, в картине окружающего мира. Но что изменилось? Росляков огляделся по сторонам, стараясь сконцентрировать внимание на каком-то предмете.
Вот, поднятое взрывной волной, повисло на высокой ветке жестяное ведро.
А это ещё что?
На минуту горячая спина стала холодной, грудь онемела. Сердце замерло от страха, остановилось, но тут же проснулось, застучало тяжелыми прерывистыми ударами неисправного парового молота. Ствол ближней березы забрызган красной кашицей. В нескольких шагах от Рослякова лежит и дымится на снегу рукав телогрейки. Из этого рукава выглядывает бесформенный мясной обрубок.
И вот еще, на ветках деревьев…
На них развешаны какие-то странные, ни на что не похожие кровавые ошметки.
Все, что осталось от Савельева.
Ворона, навесь когда прилетевшая, уже переминается на ветке, жадно косит на сладкую пищу пустым, как темная бусинка, голодным глазом.
Из груди вышел жалобный звук, похожий на собачье поскуливание. Росляков почувствовал, как к горлу поднимается кислая горячая блевотина.
Все поднимается, поднимается, уже готовая выплеснуться изо рта…
Он сплюнул себе под ноги. Белый тягучий плевок попал точно на носок ботинка. Борясь с тошнотой, Росляков поднял голову.
Со стороны дачи Марьясова из-за поворота появился какой-то человек в темной короткой куртке. Он быстрым шагом приближался к Рослякову. Нет, там не один человек. Их двое. Нет, даже трое. И, кажется, в руках у них ружья или карабины. Вот человек, идущий впереди, остановился, ожидая, когда подойдут остальные. Он обернулся к своим спутникам, показал пальцем на Рослякова. Те тоже остановились, но лишь на несколько секунд. Ускорив шаг, люди пошли вперед.
Нужно что-то решать…
Нужно что-то делать…
Росляков завертелся на месте…
Развернулся и, что есть силы, припустил к «Жигулям».
Он больше не чувствовал приступов тошноты, не чувствовал тяжелого свистящего дыхания, он не чувствовал под собой ног. Росляков бежал и бежал, пружинисто отталкиваясь от земли, не оглядываясь. Бежал так быстро, как не бегал никогда в жизни.
Он сбавил обороты лишь, когда осознал, что за ним никто не гонится. «Жигули», оставленные на обочине шоссе, мокли под дождем и снегом. Захлопнув дверцу, Росляков неверной рукой нашарил замок зажигания.
Вставил ключ.
Рванул машину с места.
Глава двадцать четвертая
Марьясов молча выслушал доклад Васильева, сердито хмыкнул. Трегубович с видом провинившегося школьника стоял в стороне и безмолвно слушал разговор.
– Что вы такое мелете? – Марьясов свел брови на переносье. – Какой-то человек, уже немолодой, больной раком человек, мне угрожает. Я правильно вас понял? Этот Аверинцев, судя по вашему рассказу, стоит на пороге собственной могилы. А я полон сил, я живу. И прекрасно бы себя чувствовал. Если бы вы меня не огорчали… До глубины души…
– Аверинцев на пороге могилы? – переспросил Васильев. – Возможно. Я не врач, чтобы делать такие выводы. Но если уж он взялся за вас, то лично вы в могиле уже одной ногой. Этот человек опасен даже мертвый. Он не просто хороший профессионал, он не из тех, кто делает за деньги грязную работу. Он из элиты убийц. Он делает такие вещи, о которых вы и представления не имеете. Этот человек более десяти лет служил в специальном подразделении КГБ, все операции которого до сих пор строго засекречены.