Черный альпинист
Шрифт:
А Марина и не пошла бы на водопад, если бы не Сашка. Ей объяснили, что «богам» полагается до утра веселиться отдельно. Компания пошла вверх по речке, метров на двести от турбазы. Разбили костер, выпивали, ужинали. Гимнастка Галина, которая на самом деле должна была стать Тянь-Шаньской Девой, взяла гитару и пела очень красиво, будто на эстраде:
Ночи пыльного города Плесни на горячий асфальт. Сердце пыльного города В горячей ладони сожми. Голос пыльного города — Усталый и сорванный альт. Не проклятие Господа, Ты придуман и создан людьми, НеМарина так поразилась песне, что расцеловала Галю. Та хохотала, кричала: «Напилась, девка!». А Сашка тоже пел что-то, и припев жутко понравился Марине, она его про себя потом час еще твердила:
Стелется дым, дым, дым. Куда теперь денешься? Станешь седым, как дым, Но не изменишься…Но она беспокоилась и о Тахире, вспоминала его, избитого, пьяного, у него руки от злости или обид дрожали. Он вообще такой — дикий, страшный, и работа у него страшная. А здесь такие милые люди. Вон старик Евсей, которого жутко уважают, привалился к камню, слушает и покуривает. На нее почему-то сердито глядит. Потом встал, оглядел всех, сказал: «Прощевайте» — и побрел куда-то. Она уже слышала, что он совсем один, сказали еще, что Сашка у него вместо сына.
А Сашка вдруг не дал ни ей, ни остальным расслабиться, закрутил веселье по новой. Сперва достал пачку «Беломора», все заохали, а он сказал:
— Вот, неделю назад в киргизских горах урожай снял. Такие кущи конопли обнаружил!
Из пачки расхватали папиросы, и ей тоже пару раз дали затянуться. Она впервые в жизни анашу курила. Сашка тоже курил, глубоко затягиваясь и задерживая дыхание, ей улыбался. Вскочил на ноги, закричал:
— На водопад!
— На водопад! Купаться! Ура! — закричали все, вскочили и побежали куда-то. И ее девчонки под руки потащили. И Марине тоже хотелось веселья, много, еще больше, так вокруг было весело, а маленький трезвый голосок внутри почти заткнулся. Она, запыхавшись, припустила последней, ужасаясь собственной смелости и ловкости: бежала и спускалась по обрывам и кручам, по незнакомой речке в темноте прыгала с камня на камень. Грохотали и шипели пенистые водовороты, она все-таки бухнулась в воду. Ее примеру последовали почему-то все: скидывали одежду и голыми прыгали под грохочущий поток, в лунном свете все сияло и переливалось искрами. Она глазам не верила, — но все были голыми! Марина заспешила, вылезла, тоже догола разделась и бросилась в ледяную воду. Но ни капельки не мерзла. Пили еще вино, прямо под водопадом, кричали, дрались, брызгались, а потом вылезли на сухую траву. Обтерлись одеждой, включили чудную, с флейтами, музыку на прихваченном магнитофоне, стали скакать и плясать. Голыми, под луной, крича и напевая. А потом попадали и стали заниматься любовью. И ей достался Сашка.
Глава 4
ПОДЪЕМ НА ЖИНГАШИ
Проснулся внезапно, широко распахнул глаза, сел на смятой постели, огляделся. Жидкий рассвет сочился сквозь окна, пищали около стекол подмерзшие комарики. В окнах было серое небо — то ли рань, то ли испортилась погода. Это хуже всего, ведь он должен обязательно идти на гору. На соседней кровати спала Марина.
Тахир победил сразу несколько искушений: не закурил, не глотнул из бутылки, стоявшей на тумбочке (хотя нужно было очень), и не разбудил девушку. Встал и, не одеваясь, обнаженный, с дрожью и пупырышками по телу от морозца, подошел к ее кровати. Она спала на спине, закинув руки за голову: под глазами синяки, лицо хмурое, косметика «тянь-шаньской окраски» расползлась по лицу. Наверное, не хватило сил ночью умыться. Застонала во сне, нашарила простыню (одеяла-то все остались на кровати Тахира), натянула на плечи. Обнажились ноги, на пальцах свежие ссадины и мозоли, — досталось от ночных забегов. Белое бедро было чем-то вымазано, Тахир откинул простыню, чтоб приглядеться, — кровь. И еще несколько капель, подсохших и смазанных во сне, на бедре и внутри, на полоске трусиков. Он бережно прикрыл ее одеялами, Марина задышала глубже и спокойнее, можно было надеяться, что проснется не скоро.
Тахир взял полотенце, пачку сигарет, пошел прочь.
Пересек асфальтовый плац, круглую танцплощадку, по тропке обогнул два крайних коттеджа и вышел к речке. На пологом спуске было очень скользко, он шел медленно, оглядываясь. Ни души, и почти беззвучно. Действительно, серые рваные клочья облаков зависли на близлежащих склонах гор. За Пиком Пионера клубились самые настоящие тучи. Курился костер, не затушенный ночью. Валялись бутылки и бумажки, но мусор уберут, здесь за порядком следили.
Он снова обнажился, залез в речку, вода доходила до чресел, несколько раз срывался и бухался задницей о камни. На стремнине стоять стало невозможно, лег и поплескался, выскочил, как ошпаренный, растерся и сделал зарядку. Оделся, пошел назад, услышал, что кто-то храпит неподалеку, — а это Сашка тут же в зарослях крапивы беззаботно спал закрывшись в надежном пуховом спальнике. Тахир присел и смотрел на него, и опять закурил…
Сашка под его взглядом проснулся, беззаботно заулыбался. Выскочил из спальника, тоже искупался, присел рядом — смуглый, как негр. Его кожа посерела под неприветливым ненастным небом.
— Сашок, плохи дела, — сказал Тахир.
— А чего?
— Тучи. Давай прямо сейчас сиганем в горы. А то ведь пропадут мои планы Не пустят на Жингаши.
— Хоть пожрать можно? — удивился Сашка. — Кстати, как там Маринка? Ох, и порезвились мы ночью! Ты куда-то пропал, так уж извини, что без тебя… Анаши накурились и ну чудить!..
— Это здорово, — согласился Тахир. — Ты давай, ешь, что ли, а я зайду к директору, потом снаряжение соберу. Где оно?
— У Евсея в сарае, где осел стоит. Два мешка, красный и зеленый из брезента. Красный — мой, а второй тебе сгодится. Я как раз продовольствие прихвачу из столовки.
Не заходя к Евсею, Тахир нашел описанный Сашкой сарайчик, вытащил из него два мешка. Он думал, что речь идет о рюкзаках, под завязку набитых снаряжением, а обнаружил небольшие чехлы, каждый килограмм по десять. Тахир решил подстраховаться и осмотреть содержимое самому. Вытряхнул все из зеленого чехла, для себя же предназначенного: ледоруб, набор карабинов, горный молоток, три бухточки хорошего капронового шнура, «кошки», крючья и одноместная палатка. Набор был достаточен для такого опытного и самоуверенного альпиниста, как Сашка, но не для Тахира. Тахир помнил смутно, что раньше ему снаряжения давали гораздо больше.
У директора его поджидал Сашка. Тахир изложил претензии, Сашка издевательски предложил: «Возьми все остальное, что сочтешь нужным (иначе говоря, ты ничего в этом не смыслишь)». Сам Сашка прихватил консервы, сухари, спички, сухой спирт, по старому толстому свитеру, по штормовке, шапочке и по паре перчаток. Нашли для Тахира отличные горные ботинки, хотя сильно ношеные и тяжелые, каждый с килограмм. Сашка хотел было отдать свои, швейцарские, но не налезли они Тахиру. Тут же уложили рюкзаки, Сашка большую часть груза пристроил у себя, — Тахир не возражал, он имел реальное представление о своих возможностях. Отметили у дежурного инструктора маршрут и путевку и уже в восемь утра ушли по тропе из турбазы.
Погода вроде бы держалась в пределах приличий: отчасти прояснилось с восходом солнца, по синему небу быстро бегали, клубясь, огромные белоснежные облака. Сашка поглядел и сказал, что завтра на Жингаши их может поджидать снег. Тахир не поверил. Сашка нахмурился: «Таха, лучше вернуться, ты и в нормальных горах не везунчик. А если в кашу попадем? На Жингаши надо в лоб три стенки брать, и там я тебе не помогу. Все сам. Ты в себе уверен?»
— Иди вперед, — ответил Тахир.
А самому приходилось хреново, иных слов не подберешь. Опять, после ночного бодуна, мутило. Все части тела, которому здорово досталось в эти дни, разнились. Рюкзак весил не больше двадцати, однако плечи отваливались и трещали уже после первых пяти километров.