Черный ангел
Шрифт:
– Нет, я думала о другом, – повторила она. – Ты отлично понимаешь, о чем я говорю.
Солнце опалило ей лоб, и он стал красным. Она раскинула бронзовые от загара руки и шевелила погруженными в траву пальцами ног. Щеки Анны пылали, а губы улыбались. Но в ее карих глазах затаилась грусть.
– Я ношу это одеяние только для того, чтобы меня никто не узнал, – проговорила женщина. – Ведь на самом деле никакая я не монахиня. Теперь, отказавшись от своего дома, семьи, привычного уклада и подобающего поведения, я чувствую себя такой здоровой и счастливой, какой никогда не была раньше. Я с удовольствием ем и с
– Я уважал твое одеяние, – натянуто пробормотал я.
– И даже слишком, – ответила она с упреком. – Ты уважал мое одеяние больше, чем надо. Боишься совершить святотатство. Не смеешь дотронуться до меня.
– Мне хватает и того, что есть, – откликнулся я. – Мы – вместе. Мне сорок лет. Я люблю тебя. А любви без плотских желаний не бывает. Но желание мое светло, как ясный огонь. Мне не нужно к тебе прикасаться.
Она теребила свой рукав.
– Любви без плотских желаний не бывает. Возможно, ты и прав. Возможно, на это и внимания обращать не стоит. Но мое бесстыдное тело отчаянно твердит мне, что все же стоит. Когда ты кладешь руку мне на колено, я дрожу с головы до пят. Почему ты теперь этого не делаешь?
– Я не ангел, – проговорил я. – Не верь в это.
– У тебя поразительное самообладание, – заметила она. – Значит, я больше тебя не волную?
Она подняла ногу и погладила, словно касаясь дорогой ткани, голое колено, поглядывая на меня из-под опущенных ресниц. Но если бы я дотронулся до нее, она бы вырвалась и убежала. Я знал это. Она говорила так только для того, чтобы меня мучить.
– Я совершила великий грех, когда обманула доверие своего отца, – продолжала Анна. – Считала, что сумею искупить вину, надев монашеское облачение и горячо молясь в святой обители. Я не собиралась встречаться с тобой. Обманывала себя, думая, что через некоторое время приму постриг. Скажи мне, любимый, люди всегда лгут себе, чтобы получить то, о чем мечтают?
– Человек – неисправимый лжец, – ответил я. – Верит в то, на что надеется, и считает хорошим то, чего желает. Но сердце свое обмануть не может.
– Иоанн Ангел, – произнесла она задумчиво. – По-моему, лучше всего для нас обоих было бы, если бы ты захотел взять меня в жены. – Она прикрыла мне рот ладонью, не давая заговорить. – Конечно, ты венчался в латинском храме и супруга твоя жива, но это ничего не значит. Если ты пожелаешь отречься от ереси и принять истинную веру, сможешь креститься заново. Есть множество священников, которые охотно признают твой предыдущий брак недействительным и поженят нас – хотя бы для того, чтобы позлить латинян.
– Ну и какое это имело бы значение? – спросил я. – В сердце своем я муж госпожи Гиты. Не хочу нарушать клятв, данных перед Богом. Даже сам папа не освободит моего сердца от брачных уз, которыми я связал себя по доброй воле.
Анна с ненавистью смотрела на меня из-под опущенных ресниц.
– Стало быть, та особа значит для тебя больше, чем я, – процедила она. – Что же я могу поделать, если ты растратил молодость в объятиях другой женщины и тебе это опротивело. Ты даже не можешь смеяться. Нет, ты не умеешь смеяться. Если бы умел, то женился бы на мне. Почему ты не хочешь успокоить мою совесть? Ведь твоя совесть никогда не бывает спокойной, что бы ты ни делал.
– Твоя совесть тоже не была бы спокойной, – ответил я. – Венчание без согласия твоего опекуна, под вымышленным или неполным именем, не имело бы никакой силы. Этот брак в любую минуту могли бы признать недействительным как светские, так и церковные власти.
– Недействительным, да, – кивнула она. – Но это была бы судебная тяжба. А не преступление. Почему мы не можем обвенчаться в храме, где исповедуют истинную веру? Пусть даже брак наш будет тайным… Но тогда я могла бы перебраться к тебе в дом. По утрам просыпалась бы нагая под тем же одеялом, что и ты. Разве ради этого не стоит попросить твою больную совесть чуточку помолчать?
Я пристально смотрел на нее.
– Ты – мой грех, – произнес я. – Мой грех лишь станет еще больше, если я нарушу из-за тебя священные клятвы. Я прелюбодействую в душе, как только заглядываю тебе в очи или касаюсь твоей руки. Уже тогда, когда я впервые увидел твои глаза, я сразу узнал тебя и сердце мое открылось для греха. Почему ты не хочешь меня понять?
– А почему ты не хочешь быть только человеком и немножко поторговаться со своей совестью? – не отступала Анна. Но при этом она краснела все сильнее. Ее шея уже стала пунцовой.
– Каждый раз, когда я смотрю на тебя, сердце мое разрывается от любви, – призналась Анна. – Да. Похоже, так оно и есть… В душе я уже согрешила с тобой, хотя еще не нарушила никаких человеческих законов. Неужели ты не понимаешь, что я хочу обезопасить тебя и себя от любых обвинений и любых судей, если у нас с тобой что-то произойдет?
– Да смилуется Господь над нами! – вскричал я. – Если мы взойдем с тобой на ложе, грех наш, наверное, не станет ни большим, ни меньшим, чем был бы, если бы церковь благословила наш союз. Это лишь наше с тобой дело. И мы отвечаем только друг перед другом. Но пытался ли я хоть раз соблазнить тебя? Хотя бы этого ты не можешь поставить мне в вину.
– Конечно, пытался! Глазами. Руками. И вообще, спор этот – глупый и ненужный, поскольку мы говорим о разных вещах. Ты сразу поднимаешься на пьедестал, как и все мужчины, и вещаешь оттуда о высоких принципах, а я, приземленная женщина, толкую о том, как бы все получше устроить, нарушая приличия и наши представления о добрых нравах не больше, чем необходимо.
Я изумленно уставился на нее.
– И ты думаешь, что после этого дело можно будет считать решенным?
– Конечно, – ответила Анна, косясь на меня из-под ресниц и словно наслаждаясь моим волнением.
– В таком случае, – заявил я, – какое нам, черт возьми, дело до приличий и представлений о добрых нравах. Мы же взрослые люди. Турки вот-вот будут у городских ворот. Потом загремят пушки. А после придут страх и смерть. Это же, наверное, безразлично, встретим мы смерть, считаясь супругами или нет.
– Благодарю тебя, любимый, благодарю тебя! – воскликнула она с наигранной радостью. – Раз тебе это безразлично, то я как женщина в таком случае, разумеется, выбираю брак.
Я бросился на нее, но она откатилась в сторону, увлекая меня за собой на траву. Ее глаза насмешливо улыбались. Она громко хохотала, отбиваясь изо всех сил. А когда я придавил ее к земле, женщина напряглась, прижала руки к моей груди и прошептала, закрыв глаза: