Черный ангел
Шрифт:
Багроволицый посланник подозрительно посмотрел на Джустиниани, потом смерил взглядом гигантские стены и башни Влахерн и сравнил их с другими частями стены, защищавшей город с суши. А затем коротко ответил:
– Шутишь?!
Немец Иоганн Грант расхохотался и заметил:
– Мы с императорскими мастерами сделали для развлечения кое-какие расчеты и математически доказали, что такой огромной пушки отлить нельзя. Но даже если кому-нибудь это и удастся, она сможет лишь уронить каменное ядро на землю. Все это мы готовы обосновать с помощью цифр. Так что завтра я просто обязан встать на стене напротив пушки, прикрываясь таблицей умножения, как щитом.
Потом
– Жан Анж, друг мой. Никто не знает, что случится утром, поскольку ни один человек никогда не видел орудий таких размеров. Возможно, они и правда способны несколькими выстрелами пробить брешь в стене, хотя я в этом очень сомневаюсь. Останься тут и наблюдай за этой большой пушкой. Поселись во Влахернах, если венецианцы тебя туда пустят. Мне бы хотелось иметь здесь надежного человека, пока не выяснится, чего можно ожидать от этого орудия.
Иоганн Грант сразу принялся опекать меня, поскольку оба мы чужаки и среди греков, и среди латинян. Грант – человек неразговорчивый, а если и отпускает порой какие-нибудь замечания, то в основном саркастические. Он показал мне пустые мастерские у Калигарийских ворот, где осталась лишь горстка греческих сапожников – перепуганных стариков, ремонтировавших солдатские сапоги. Всех молодых мужчин, в том числе и подмастерьев, отправили на стены. Мы бродили по коридорам и залам императорского дворца, в котором жили теперь венецианские купцы и добровольцы. Посланник Минотто занял опочивальню самого василевса и проводит ночи на пуховых подушках и под пурпурными покрывалами.
Отопительная система дворца, состоящая из проложенных под полами труб с теплым воздухом, пожирает невероятное количество дров. И потому император еще ранней весной запретил обогревать дворец, хотя ночи тогда стояли еще холодные. Василевс хотел сберечь все дерево в городе для пекарен и других полезных дел – и прежде всего для ремонта стен, на тот случай, если туркам и впрямь удастся пробить в них бреши.
Вечером я увидел, как венецианские стражники, пытаясь согреться, разводят костер на отполированном до блеска мраморном полу в самом центре большого церемониального зала. Мрамор трескается, а дым покрывает копотью бесценный мозаичный потолок.
12 апреля 1453 года
Я встал на рассвете. Мало кто спал этой ночью спокойно. Греки молились. Латиняне беспрестанно пили вино. Когда холодным утром я выбирался из дворца, то в коридорах ноги мои скользили на заблеванных полах.
Над противоположным берегом Босфора взошло солнце. Никогда еще оно не сияло так ярко. Холмы Азии казались желто-золотыми. С Мраморного моря дул легкий бриз.
Со стены я мог видеть, как молятся турецкие солдаты. Мысли мои летели вслед за мыслями султана Мехмеда. Наверное, он недолго спал этой ночью. Если весь город замер в напряженном ожидании, то в таком же ожидании трепетало, несомненно, и сердце Мехмеда.
Потом мы увидели султана на белоснежном коне, въезжавшего на холм в окружении полководцев и отряда телохранителей в зеленых одеждах. Бунчуки пашей и визирей развевались на древках. Султан прибыл, чтобы осмотреть самую большую свою пушку, но благоразумно остановился в пятистах шагах от нее. Коней отвели в сторону. Когда турецкие пушкари со всех ног кинулись прочь от гигантского орудия, оставив рядом с ним только полуголого раба, который размахивал дымящимся фитилем на длинной жерди, чтобы тот как следует разгорелся, венецианский посланник не выдержал и приказал своим людям покинуть опасный участок стены. Это распоряжение было принято с восторгом и выполнено незамедлительно: даже самые доблестные воины бросились бежать, как перепуганные зайцы.
Потом всех ослепила яркая вспышка и оглушил грохот, превосходящий самые страшные грозовые раскаты. Стена задрожала, словно во время землетрясения. Я потерял опору под ногами и упал, как и многие вокруг. Пушка скрылась в огромных черных клубах порохового дыма. Позже я узнал, что в близлежащих домах попадала со столов посуда, а из ведер выплеснулась вода. В порту закачались на волнах корабли.
Как только ветер разогнал клубы дыма и тучи пыли, я обнаружил, что турецкие пушкари, подстегиваемые любопытством, подбежали к самой стене, показывая друг другу результаты залпа. Я видел, как они кричат и размахивают руками, но ничего не слышал. Грохот выстрела совершенно оглушил меня. Я тоже кричал, но никто этого не замечал. Лишь когда я встряхнул нескольких ошеломленных лучников за плечи, эти люди вскинули свои самострелы. Но руки лучников дрожали, и ни один турок не был даже ранен, хотя стрелы сыпались из бойниц в стене и башне. Пушкари были так взволнованы, что бросали на стрелы, которые вонзались рядом с ними в землю, лишь рассеянные взгляды, медленно возвращаясь к своей пушке, что-то живо обсуждая и качая головами, словно были недовольны тем, что увидели.
Огромное каменное ядро, несмотря на весь свой вес, оставило в стене лишь небольшую выемку – чуть меньше крохотной каморки – и, конечно, разлетелось на тысячи осколков. Но основание стены не дрогнуло.
Я видел вдалеке самого Орбано с широко открытым ртом; этот человек размахивал своим жезлом и отдавал приказы. Вокруг пушки суетилось множество солдат, которые оборачивали ее громадными кусками толстой шерстяной ткани, чтобы бронза не переохладилась, и вливали целые бочонки пищевого оливкового масла в гигантское орудийное жерло, чтобы смазать металл, выдержавший чудовищную нагрузку.
Издали, со стороны ворот Харисия и святого Романа, тоже донесся страшный грохот. Я видел вспышки и клубы порохового дыма, но звуки залпов показались мне слабыми; я все еще был оглушен.
Только султан Мехмед по-прежнему гордо восседал на своем коне. Вся султанская свита, не исключая и телохранителей, бросилась на землю. Застыв в седле, Мехмед разглядывал стену, пока сопровождавшие его вельможи стряхивали пыль со своих одежд. Возможно, он и правда надеялся, что такая огромная пушка снесет одним-единственным выстрелом стену в двести шагов.
Когда Орбано приказал тщательно укрыть большое орудие, выстрелили две пушки поменьше, стоявшие по бокам от него. Они очень мощные, однако кажутся лишь поросятами, жмущимися с обеих сторон к огромной свинье. Пушкари поднесли к ним фитили, даже не думая спешить в укрытие.
Обе вспышки, последовавшие одна за другой, на миг ослепили меня, а черные, как ночь, столбы порохового дыма, которые, клубясь, взмывали вверх вместе с ядрами, закрыли полнеба и закоптили лица пушкарей. Каменные снаряды ударили в стену почти в том же самом месте, куда попало большое ядро. Стена задрожала, и в облаке поднявшейся пыли во все стороны полетели каменные осколки; один венецианец был ранен. Но когда мы спустились вниз, чтобы осмотреть поврежденную стену, выяснилось, что она пострадала меньше, чем можно было ожидать. Укрепления вокруг Влахерн выдержали испытание. Посланник Минотто облегченно расхохотался и радостно крикнул своим людям: