Черный ангел
Шрифт:
— Вот так-то лучше, — говорит Письменный, меняя гнев на милость.
Он подходит и снисходительно хлопает меня по щеке.
— Ладно, вольно, можешь расслабиться, тем более что у меня для тебя большой сюрприз. Я нашел того человека, который тебе нужен. Вот, пожалуйста, познакомься.
Из-за длинной портьеры возле окна выходит высокий, широкоплечий мужчина, раскосый с длинными запорожскими усами и почему-то в зеленой чалме.
— Но ведь это не он, — протестую я, — это же Равиль Ильясович Рамазанов! Известный бандит по кличке Татарин! Я его очень хорошо знаю!
— Никакой это не татарин. Это он, человек с
Письменный встает, долго шевелит челюстями, словно накапливая во рту слюну, а потом делает смачный плевок в Рамазанова. Тут до меня доходит, что никакого Письменного рядом нет, а есть большой двугорбый верблюд, которого я поначалу принял за Письменного, и нахожусь я не в офисе юридической консультации, а на засыпанной снегом улице. «Верблюд, здесь? Но почему? Ему же здесь нельзя. Он же замерзнет. Ему надо срочно в пустыню!» — приходит мне в голову.
— Не замерзнет, — слышится голос Рамазанова, который очевидно умеет читать чужие мысли, — не успеет. Я его раньше убью! Чтоб, гад, не плевался.
У Рамазана прямо из руки вырастает длинный сверкающий меч, как в «Терминаторе-2», который он всаживает в живот верблюду. Из того начинает хлестать черная кровь, как из нефтяной скважины. Верблюд хрипит и бьет лапами по снегу, который окрашивается в сверкающие антрацитовые цвета, и вдруг превращается в огромную свинью, рылом чрезвычайно похожую на Письменного.
— Вот видишь, Лысый, — говорит зарезанная свинья-Письменный, — ты мне не верил. А людям надо верить.
— Теперь-то он верит, что я — это я, — глухим голосом, как из погреба говорит Рамазанов.
Он стирает с лица верблюжью слюну, которая тянется, как пенка для ванны. Под слюной у Рамазанова оказывается рыцарский шлем.
— За веру надо выпить! — заявляет неизвестно откуда взявшаяся женщина.
Лицо женщины мне незнакомо, но я почему-то точно знаю, что это Маргарита из романа Булгакова. Только располневшая и одетая в униформу дежурной по этажу в гостиницы «Онега». В руке у ней пыльная бутылка, в которой плещется мутная темная жидкость. На бутылке наклеена этикетка, сделанная из школьной клетчатой тетради, на которой простым карандашом по-русски нацарапано: «Виски».
— За веру надо выпить, — эхом повторяет рыцарь и вынимает из-под плаща, с нашитым на нем черным бархатным крестом, человеческий череп. — А вот и кубок заздравный.
Череп грязный, весь в земле. Со лба сшелушиваются полусгнившие остатки кожи. Рамазанов откручивает макушку черепа, которая оказывается на резьбе, и женщина наполняет череп жидкостью. Грязь и гниль мгновенно исчезают, череп и в самом деле превращается в золотой сверкающий кубок. Переливаясь огнями, он слепит мне глаза…
Я просыпаюсь оттого, что мне в лицо бьет луч прожектора, установленного на столбе. Протираю глаза и вижу, что поезд стоит возле небольшой станции. Часы показывают начало второго, а это значит, что еду я уже около трех часов. По-моему достаточно, можно сходить. Станция к тому же подходящая, даже есть что-то вроде вокзала, где можно перекантоваться.
Стараясь отогнать нелепый сон, а больше связанные с ним переживания, я соскакиваю на посыпанную крупным щебнем платформу.
Станция называется Ладейное поле. Если верить надписи на стене вокзала, здесь есть даже кассы дальнего следования, это лишнее доказательства, что я высадился не в пустыне. Несколько сошедших со мной человек растворяются по сторонам и я остаюсь совсем один рядом со зданием станции.
Выкурив до фильтра сигарету, прохожу внутрь. «Нутрь» многолюдством не отличается. Кроме растянувшегося на скамейке во всей своей красе спящего бомжа и двух облезлых кошек, никого нет. Никаких касс ни дальнего следования, ни ближнего что-то не видно. Есть только одно единственное окошко, за котором тускло светится матовая лампочка. На мой стук показывается сильно заспанное лицо, которое оказывается женским.
— Вам что?
— Когда идет электричка на Петрозаводск?
— Утром. В пятнадцать минут седьмого. Через сорок минут пассажирский поезд Москва — Мурманск. Только плацкартных мест не осталось. Только купе или СВ.
— Чудесно, давайте купе.
Под утро я возвращаюсь туда, откуда приехал. Главное — ночь я скоротал.
2
Открывая тяжелую бронированную дверь магазина «Охотник», я спрашиваю себя, а правда ли это, что все охотники мастера травить байки и сочинять самые невероятные истории. Если это так, то почему все лавки, где продаются разные причиндалы для ловли и убийства братьев наших меньших, носят такое однообразное название? В любом мало-мальски приличном городе есть такой магазин, и каждый из них называется «Охотник» и никак не иначе. Где же их хваленая фантазия? Или она проявляется только на привале после третьей колбы?
— Три банки «Сокола», — говорю я продавцу: дородному, румянощекому детине, чем-то напоминающего мне покойного Гедеона Воронова, только без бороды.
— Ноу проблем, — заявляет тот, полагающий, что знает английский, — только билет покажите.
Я уверенно осматриваю все карманы и только потом делаю раздосадованное лицо.
— Вот блин, надо же, дома на комоде оставил.
— Мне очень жаль, но порох продается только по предъявлению охотничьего билета.
— А может, сделаешь исключение, а? Я ведь не ружье покупаю.
— Порох, как и ружья, по билетам. Принесите билет, тогда и будем разговаривать. Без билета можете купить дробь. Хотите дроби?
— Нет, дроби мне не надо. Капканы есть?
— Есть. Волчий и на водоплавающих: бобра, выдру. Хорошие, канадские.
— На волка. Давай показывай товар лицом.
Он снимает с полки капкан и проверяет его работу. Я уверяю его: это то, что мне надо. К тому времени в магазине нас оказывается только двое: я и он.
— А может, все-таки продашь пару тройку банок? — спрашиваю его. — Договоримся, а?
Он внимательно смотрит на меня.
— А для чё тебе столько? На волка собрался?
— На диких свиней!
— На кабанов! Так ведь не сезон!
— Готовь сани летом, парень. Ну, так что?
Он задумчиво чешет в голове. Видно, что он сам-то не прочь, только боится, что я могу оказаться не совсем покупателем. Надо заморочить ему голову и отвести от опасений.
— Извини, но без билета я порох продать не могу, — снова заявляет он, но совсем не уверено. — Вези билет, тогда, пожалуйста.