Чёрный беркут
Шрифт:
У него болела голова, чувствовал он себя неважно. Но ему было совсем не безразлично, кто найдет таинственные упаковки, кто схватит Шарапхана.
Аул Шор-Кую, где он пытался «обменять» домотканый платок на чуреки, остался позади. Минут через двадцать показались глинобитные домики аула Эрик-Кала. От аула до старых чинар, у которых, по словам задержанного хозяина мешков с саманом, Шарапхан встретился с пособником Сеидом-ага, было всего метров восемьсот.
У поворота дороги машину остановил часовой из оцепления. Карачун назвал пароль. Поехали
— Стой, яш-улы! — вдруг крикнул Каип Ияс. — Вон он, дом Сеида-ага. Я поведу Ёшку!
Он даже облизал губы, предвкушая, что через некоторое время получит обещанную порцию терьяка.
— Ты с Каймановым не пойдешь, — остановил его комендант. — Люди Таги Мусабек-бая, наверное, знают, что ты теперь советский. Покажи из машины какого-нибудь терьякеша, который бывает у Сеида-ага. Он и проводит.
— Ай, лечельник! — с искренним огорчением воскликнул Каип Ияс. — Как я не пойду, когда я так хочу курить? Зачем тогда ехал сюда бедный Каип Ияс?
— Ладно, молчи. Возьмем Сеида-ага, будет у тебя терьяк, — оборвал его Яков.
Тяжело вздыхая, Каип Ияс забормотал какие-то жалостливые слова, сетуя на свою несчастную судьбу, поминая нелестными словами начальника, так жестоко обманувшего его.
В ауле тихо. На улице не видно ни одного военного. Внешне все спокойно. Прошло тридцать, сорок минут, а в поле зрения сидевших в машине никто не появлялся.
— Давай, Каип Ияс, если хочешь курить, смотри хорошо, — напомнил Кайманов, чувствуя, что головная боль все усиливается.
Каип Ияс, без особого интереса посматривавший на улицу, вдруг оживился, даже прищелкнул языком.
— Аджи-Курбан идет, — сказал он, указывая на появившегося в конце улицы человека средних лет, по виду заядлого терьякеша. — У Сеида-ага два раза с ним был...
Аджи-Курбан, лениво переставляя ноги, еще с минуту маячил на улице, потом скрылся за углом.
— Давай, Яша, действуй! — тихо приказал Карачун.
Кайманов вышел из машины. Он делал все как во сне, неимоверным усилием воли превозмогая усталость и нездоровье. Пройдя по переулку, с другой стороны улицы неторопливо направился навстречу Аджи-Курбану и поравнялся с ним как раз против дома Сеида-ага.
Внешне похожий на Каип Ияса, Аджи-Курбан скользнул взглядом по высокой фигуре незнакомого человека и с безразличным видом пошел было дальше, но Кайманов остановил его:
— Салям, добрый человек!
— Салям! — ответил тот.
— Слушай, друг! — Кайманов понизил голос. — Не знаешь, где тут можно покурить? Я, понимаешь, хумар. Вижу, ты такой, как я. Покажи, где полечиться. Я тебя угощаю.
Аджи-Курбану хорошо было знакомо слово «хумар» — опийное похмелье. Чего-чего, а покурить на чужой счет терьяку он не откажется. Глаза его оживились.
— Ай, друг, ай, дугры! Ай, бик якши! — восторженно произнес он. — Подожди, дорогой, сейчас узнаю, дома ли один добрый человек.
«Идет предупредить...» — подумал Яков, но ничем не выдал себя, надеясь на неистребимую страсть терьякешей
Аджи-Курбан подошел к высокому дувалу дома Сеида-ага, скрылся за калиткой. Кайманов остался на улице. Он знал, что по соседству не только Карачун, но и целый взвод пограничников. Пока что он один должен решать задачу: правду ли сказал Каип Ияс?
В конце улицы показались двое мальчишек. Черные от загара, они ловко гнали палками консервную банку по дороге.
— Эй, огланжик, идите сюда! — позвал их Яков.
Мальчики подошли.
— Вот вам рубль, бегите в магазин, купите себе конфет.
— Ай, сагбол! Ай, сагбол!
— Скажите, где живет Сеид-ага?
— Сеид-ага?.. Вон его кибитка.
Мальчики показали тот самый дом, за дувалом которого только что скрылся Аджи-Курбан.
Стоять на улице больше не было смысла. Яков толкнул калитку, пересек дворик и, приподняв матерчатую занавеску, вошел в дом. До его слуха донесся торопливый шепот. Разговаривали Аджи-Курбан и, наверное, хозяин:
— Кто он такой? Разве не знаешь, зеленые фуражки кого-то ищут в ауле Шор-Кую. Ты глупый ишак, Аджи-Курбан: первого, кто на дороге попал, сюда ведешь...
— Ай, Сеид-ага, он мой лучший друг. В Мары живет. Я его десять лет знаю.
«Здоров врать», — подумал Яков.
— Салям! — входя во вторую половину дома, приветствовал он хозяина, жилистого, невысокого старика, с внимательными, настороженными глазами.
— Салям!
— Ну... где тут у тебя? — делая вид, что с нетерпением ждет, когда можно будет глотнуть опийного дыма, спросил Кайманов.
— Сколько куришь? — в свою очередь спросил старик.
— Три нухута.
Он знал, что три нухута — добрая порция даже для заядлого терьякеша.
Старик вышел, принес чубук и лампочку.
— Сначала ему, пусть друг покурит, — Яков кивнул в сторону Аджи-Курбана. — Мне сделай ширя [34] .
Подозрения старика как будто рассеялись. Он принес еще одну трубку и, словно священнодействуя, зажег ее. Яков жадно затянулся, как заправский курильщик, даже прикрыл глаза.
34
Ширя — высший сорт опия.
Он и без опия чувствовал себя плохо, но деваться некуда: старик присел на корточки у самой двери, положил руки сгибами локтей на острые колени и следил за ним круглыми ястребиными глазами.
Кайманов сделал еще одну затяжку, стараясь не глотать дым и не впускать его в легкие, повернулся к Сеиду-ага:
— Хороший терьячок. Хочу купить, повезу для своих друзей.
— Сколько тебе? — не сразу спросил старик.
Яков приоткрыл сумку, развернул газету, показывая хозяину две пачки «денег». У Сеида-ага загорелись глаза. Теперь он не сомневался, что перед ним не только настоящий терьякеш, но и оптовый перекупщик.