Чёрный беркут
Шрифт:
На станции незаметно вышел из вагона, пешком отправился в аул Шор-Кую. По пути еще раз проверил, надежно ли спрятан маузер под поясом брюк. Затем с независимым видом бродяги-бездельника, которых немало в те годы шаталось по аулам, он остановился возле невысокого дувала, за которым пожилая туркменка пекла в тандыре чуреки. У аулсовета и стоявшего поодаль продовольственного ларька толпились люди. Женщина подняла на Якова взгляд, неприязненно отвернулась.
— Хозяйка, — по-русски произнес он. — Дай один чурек, есть очень хочется.
Женщина не ответила. К ней
— Эй, кызымка, дай кусок чурека, платок дам.
Девочка посмотрела на платок и вдруг всплеснула руками:
— Эниджан! Эниджан! Бярикель! Бярикель! Эниджан бярикель!
Из ближайшего глинобитного домика выскочила еще одна девочка с косичками, свисающими из-под тюбетейки. Увидев в руке «терьякеша» платок, подскочила к нему, закричала:
— Ай, кызымки! Наш платок. Мама! Шапана пришел. Шапана наш платок украл.
Сделав испуганное лицо, Яков намотал платок на руку. Вот это удача: с первого захода — прямое попадание! Вокруг уже собирались люди.
— Шапана пришел! Вор, шапана пришел! — кричала девочка.
— Бей шапану! — послышался мужской голос.
Начались события, не предусмотренные планом. Кто-то двинул Якова под ребра. Увесистый подзатыльник заставил его пригнуть голову. Какой-то защитник справедливости так хватил его по скуле, что в глазах полыхнул огонь и на мгновение стало темно. Он с трудом удержался, чтобы не дать сдачи и не расшвырять собравшихся вокруг жителей аула. Зажав рукой подбитый глаз, старался увернуться от новых ударов и мысленно клял Сарматского, который должен был выйти из аулсовета, остановить потасовку, но почему-то задерживался.
— Эй-ей-ей! — наконец раздался предостерегающий голос Сарматского. — Бить нельзя! Не разрешается! Что тут такое?
— Товарищ лечельник! — К Сарматскому подскочил туркмен, двинувший «терьякеша» по скуле. — Вот, ходит всякая шапана... Платок украл, хотел на чуреки выменять!
— Не украл, а нашел, — отпирался Яков. — Если их платок, пусть приметы скажут. Шел в аул, думал работать кому помогу. Менять платок на чурек нужда заставила.
Он говорил по-русски, в то же время чутко прислушивался к тому, что говорили между собой туркмены. При виде «фонаря» на лице переводчика в глазах у Сарматского так и запрыгали веселые огоньки. «Еще улыбается, — обозлился Яков. — Тебе бы подсветили так, черномазому, небось не смеялся бы!»
— Пошли в аулсовет, — деловито предложил «ветеринар». — Там разберемся.
В небольшую комнату набилось полным-полно народу. Здоровенный туркмен — председатель аулсовета, напустив на себя важность, по-русски стал допрашивать «задержанного». Сарматский, то и дело поправляя очки на большом прямом носу, с готовностью помогал председателю.
— Вы не хотите работать, воруете, — корил он Якова. — Имейте в виду, если выяснится, что вы действительно украли платок, отправим вас в милицию. Граждане! — обратился он к столпившимся в комнате жителям аула. — Кто может подтвердить, что платок принадлежит этой
Вошла женщина, хозяйка платка. При всех заявила, что платок ее.
Сарматский составил акт, зачитал его. Под актом поставили подписи свидетели. Председатель аулсовета скрепил акт печатью.
— Этот шапана, наверное, за кордон хотел уйти, — подал кто-то мысль.
— Возможно! — поддержал Сарматский. — Надо его отправить в комендатуру.
— Ай, лечельник, ай, лечельник! — К столу председателя протиснулся мальчишка лет четырнадцати. — Скорей, скорей! По дороге военная машина едет!
— Остановите ее! — распорядился Сарматский.
В помещение аулсовета вошел в своей обычной форме майор Карачун.
— В чем дело? Сарматский вышел вперед:
— Вот тут шаромыжник бродит. Люди думают, хотел за кордон удрать.
— Ну что ж, спасибо, что задержали. Возьмем его в комендатуру, узнаем, зачем он пришел и куда хочет идти. Прошу вас в машину, — обратился Карачун к председателю аулсовета и женщине, опознавшей свой платок.
У Якова горел подбитый глаз. Под бока ему тоже здорово надавали. Но он уже не думал об этом. Главное сделано, остается теперь распутать ниточку, так удачно попавшую в руки.
Приехали в комендатуру. Карачун сказал Кайманову:
— Переводить придется тебе. — Яков пожал плечами. — Переоденься, умойся, забинтуй глаз и приступай.
— Узнает ведь...
— Что делать? Больше некому.
В санчасти Якову забинтовали глаз. Он надел военную форму, надвинул на лоб козырек фуражки, вошел в кабинет коменданта.
— Салям, баджи! — приветствовал он туркменку. Карачун развернул перед нею домотканый платок.
— Он спрашивает, — перевел Яков слова Федора, — твой платок? Может, ты ошиблась?
— Платок мой, — подтвердила женщина, с нескрываемым удивлением посматривая на переводчика. Он отвернулся. Женщина все с большим недоверием смотрела на него.
— Где твой муж? Почему он не пришел, когда поймали шпану?
— Он поехал в аул Ак-Кая, — ответила женщина.
— Зачем поехал?
— Ай, немножко саман продавать.
Карачун хорошо знал, что саманом местные жители называют полову — корм для верблюдов. В мешок с саманом можно упрятать не только банку с опием, но и кое-что покрупнее.
— На чем повез?
— На верблюде.
— И сам на верблюде поехал?
— Сам на ишаке. Такой белый ишак.
Отвечала женщина быстро, не задумываясь. Сейчас не муж, а совсем другая проблема занимала ее. Наконец она не выдержала и, заглянув под козырек фуражки переводчика, требовательно спросила:
— Сень лечельник ми ёш, сень шапана? [33]
— Лечельник, баджи, лечельник, — заверил ее Яков.
— Ты похож на шапану, который у нас в ауле был.
33
Начальник ты, в конце концов, или шпана?