Чёрный беркут
Шрифт:
Утро не принесло облегчения. Наоборот, после многих часов неподвижного сидения на холодных камнях все тело казалось скованным железными обручами. Якова то бил озноб, то бросало в жар. Немало времени потратил он только на то, чтобы подняться на ноги, распрямиться, сделать первый шаг. В довершение всего с рассветом пошел снег, стал заметать и без того узкую, местами обледенелую тропу.
— Давай, Яшко, визьму я тебя на загорбок тай понесу, — предложил Дзюба.
— А контрабандисты нападут, как будем отбиваться? Возьмешь меня за ноги и станешь махать?
— Так уж нема кому нападать, —
— Найдутся...
«Да что в самом деле, не инвалид же я, — подумал про себя Яков. — Дойду...»
Ему было важно именно сейчас, сегодня пересилить себя, вновь почувствовать свое ловкое и неутомимое в походах тело сильным и здоровым, победить боль, острыми зубами вгрызавшуюся в бедро. Он срубил охотничьим ножом крепкую палку, с трудом протащил свою больную ногу несколько метров. Отдохнул. Снова двинулся вперед, опираясь на палку и широкое плечо Дзюбы, порой едва не вскрикивая от боли.
Так он ковылял бесконечно долго, потеряв счет времени, всей грудью хватая сухой морозный воздух. Снег все не прекращался, переползая языками поземки через тропу, заметая следы.
Из-за порыжевшего бугра показалась наконец крыша барака ремонтников.
— Эй, Степан! — Яков хлопнул по плечу Дзюбу. — А ведь дошли мы с тобой, доковыляли. Затопим сейчас печку, погреемся чайком, смотришь, попутная машина подвернется.
— Не, Яшко, не будет машины, — возразил Дзюба. — Вчера по радио передавали: буран идет.
— Что ж ты не сказал, когда просились по следу идти?
— Так и в буран треба службу нести. Послал начальник, значит, надо.
Силы Якова были на исходе. Рубаха прилипла к спине. Но он ни о чем не жалел, не осуждал Дзюбу. В сущности, они уже пришли к бараку. Осталась еще одна сотня шагов, не больше.
Но тут случилось неожиданное: Яков поскользнулся и, чувствуя, как страшной болью выворачивает ногу, всей тяжестью грохнулся на снег. Дзюба сгреб его в охапку, кряхтя, взвалил на спину, вполголоса отпуская смачные выражения, одинаково звучавшие и на русском и на украинском языках, двинулся, как танк, на штурм барака.
— Ох, Степан, — морщась от боли, едва проговорил Яков, — не везет тебе со мной. Второй раз ты меня, точно дите, на руках несешь.
— Я чувалы по пять пудов, как кошенят тягал, — отозвался Дзюба. — Один под одну руку, второй — под другую. А тебя одного возьмешь, очи вылазят.
Кайманов промолчал. В голове у него мутилось, перед глазами плыл красный горячий туман, тошнота подступала к горлу. Он не помнил, как Дзюба притащил его к бараку, как искал ключ и открывал дверь, потом, уложив его на нары, принялся растапливать печку. Очнулся лишь после того, как от накалившейся докрасна печки по всему бараку незримой волной заходило тепло. Его охватило ощущение дома и покоя, когда никуда не надо торопиться, ничего не надо делать, можно в полудреме лежать и слушать, как посвистывает за стеной холодный ветер, трещат и стреляют поленья в раскалившейся печке да громко и победно гудит огонь. Но вдруг словно кто-то толкнул его, и он даже попытался встать, разозлившись на себя, что поддался слабости, потерял контроль над своей волей. Завозившись на нарах, он едва не закричал от пронизавшей все тело мучительной боли.
— Ты чего, Яшко? — обернулся к нему Дзюба, уже разыскавший оставленные в бараке полплитки зеленого чая и хлеб.
— Ослаб я, Степа. Мокрый весь, — словно извиняясь, сказал Яков. — Надо бы рубаху посушить...
Дзюба принялся стаскивать с него телогрейку и промокшую толстовку вместе с нижней рубахой. Якова бил озноб. Раздев его донага, Дзюба накинул ему на плечи одеяло и обложил со всех сторон матрасами. Развесил одежду над печкой. Снял с плиты уже шипевшие на сковородке консервы. Поставил на огонь чайник с водой.
— На машину надеяться нечего. Не будет машины, — сказал он. — Пойду пешком. Надо к тебе доктора или хотя бы Али-ага прислать.
— Не вздумай Светлане обо мне говорить, — предупредил Яков. — Утихнет буран, пусть подъедет Али-ага, а там, глядишь, и машины пойдут.
— Куда там на машину, — возразил Дзюба. — У тебя жар. Продмэ в дороге, совсем свалишься...
Отрезав большой ломоть хлеба, он положил на него почти полбанки консервов, неторопливо поел, выпил кружку горячего чая.
— Ты тоже заправься, Яшко, — сказал он. — А то совсем занедужаешь... Я пойду.
Он обмотал шею и голову вместо башлыка простыней, попрощался и вышел на улицу.
«Как бы не заблудился! Замерзнет еще», — встревожился Яков. Долго прислушивался, не вернется ли Дзюба. За стенами барака с нарастающей силой выл ветер...
Яков сидел на нарах против печки и смотрел в огонь, стараясь ни о чем не думать, не шевелиться. Острая боль в бедре немного поутихла. Он поел, снова укутался в одеяло.
Вскоре надвинулись ранние сумерки. Не было еще, наверное, и четырех часов пополудни, а углы барака стали тонуть в притаившейся темноте, все ближе и ближе подступавшей к нарам. Под полом скреблись и шуршали мыши. Яков посмотрел в окно. В не успевшие еще замерзнуть стекла молча бились снежные птицы, метались за стенами барака, цеплялись когтями, шуршали перьями, сталкивались и взмывали кверху, чтобы снова ринуться вниз до самой земли.
Подбросив в печку сучьев, прислушиваясь к завыванию ветра, Яков думал о том, что теперь творится на обледенелых хребтах и карнизах, в продуваемых насквозь ущельях. Что карнизы! На асфальтовой дороге и то занесет снегом. Дойдет ли Дзюба до поселка? Сообщит ли старому Али? А если сообщит, решится ли старик приехать в такую пургу? Хоть и опытный он человек, но буран кого хочешь закружит. И вместе с тем Яков не сомневался, что Али-ага приедет. Машины не будет, на ишаке приедет, ишака не достанет, пешком пойдет. Только добрался бы, не замерз в пути...
ГЛАВА 4. СВЕТЛАНА, ВЕРНИСЬ!..
«Значит, любит и не скрывает этого...»
Закрыв глаза, он благодарно улыбнулся. Ее холодная рука на мгновение прикоснулась к пылавшему лбу. Настороженность в ее лице сменилась деловитой озабоченностью. Еще не проронив ни слова, она открыла чемоданчик и стала доставать какие-то свертки, а он лежал и счастливо улыбался, не зная, как благодарить судьбу, пославшую ему такое чудо.
— Здравствуйте, Светлана Николаевна, — сказал наконец Яков.