Чёрный беркут
Шрифт:
Его опыт говорил: все держится на силе и власти. Надо только умело пользоваться ими. Главное — уметь взять жизнь за горло железной рукой. Не возьмешь, она тебя возьмет. Светлана говорит, главное — не это, а как раз обратное: красота души и доброта человека. Как быстро летят минуты! Очень многое надо обдумать и сказать, а язык словно прилип к горлу. Еще этот повозочный Петя...
Светлана уже встает из-за стола, надевает полушубок, повязывается платком. Как приговор себе, Яков слышит ее голос:
— Пора...
Повозочный вышел. Якову видно в окно,
— Света!..
— Что, Яша?
— Ты не права. Да, иногда я груб с людьми, груб даже с Ольгой. Знаю, плохо это. Но на границе, с контрабандистами, иначе нельзя... Ради добра, ради жизни, ради детей...
Светлана повернулась к нему, после небольшой паузы сказала:
— Враги называют тебя Кара-Кушем — Черным Беркутом. Для врагов страшное имя. Честь тебе и хвала. Но ты становишься таким же беркутом и для самого себя, для своих близких. Это страшно. Ты смелый и решительный, но в тебе очень мало доброты и великодушия. А без этого жить невозможно. Многие люди выдерживают испытания бедой и очень немногие — испытание успехом. На быстром ходу и сани заносит...
Он сделал протестующий жест, но Светлана не дала ему говорить.
— Если бы ты мог быть таким, каким я тебя сама себе выдумала! — прижав руки к груди, воскликнула она.
Не сводя с него глаз, она словно отыскивала в его суровом облике те черты, какие хотела в нем видеть, но не находила их.
Главными качествами в человеке она считала душевную мягкость к другим — как раз то, что ему казалось недостойным мужчины.
— Не говори ничего, Яша, — продолжала Светлана. — Я сама все скажу. Для себя живешь. Твоя суровость, властность тебя же за горло берут. Пойдешь по этой дорожке, назад — к человеческой доброте, к себе самому — не вернешься. А человек жив только добром, Яша. Уже кое-кто из твоих друзей за тобой потянулся. Барат, как только бригадиром стал, неделю Федору проходу не давал, пока не выпросил ремень с портупеей. С тебя пример берет. В поселке тебя не только уважают, но и боятся. Боятся свои же люди. А это страшно. И я нужна тебе не потому, что ты любишь, а для того, чтобы еще раз потешить себя мыслью, — дескать, все могу.
— Света, что ты говоришь? Это неправда!
— И это в тебе останется, — продолжала Светлана. — И я тоже на всю жизнь в тебе останусь. Ты меня долго будешь помнить, Яша. Не говори ничего. Вместе мы никогда не будем. Я тоже сильная. Двум сильным в одной любви места мало. Из-за этого у нас и с Федором не получилось. Может, в этом все дело...
Последние слова она произнесла совсем тихо, будто оправдываясь перед ним.
Взволнованный до глубины души, потрясенный, Яков слушал ее затаив дыхание. Он привык видеть в ней только женщину. Но эта женщина во сто крат умнее, добрее, проницательнее его. Она любит и сама же отказывается от него. Такой он ей не нужен. А какой нужен? Кому нужен? Она говорит, что и Ольге не нужен.
При мысли об Ольге он сморщился, как от сильной боли. Рядом с женой сразу же возник образ Гришатки.
— Но я люблю тебя, Света!.. Люблю! — уже с явной безнадежностью в голосе воскликнул он.
— Любить надо не только для себя, Яша, Любовь и себе и любимой должна приносить радость. А от такой любви, как у тебя, и до петли недалеко.
Он молчал, мучительно жалея и себя, и Светлану, и Федора, и Ольгу. Будто впервые понял, что большой, настоящей любви еще и не знал, может быть, никогда не узнает. Что, если ему не дано любить, а дано лишь, как говорит Светлана, и себе и другим «хребет ломать». Если так, то это действительно страшно. С врагами он и впредь будет беспощаден. Но со своими!.. Разве он давал повод, чтобы о нем так думали близкие люди?
У него был такой убитый вид, что Светлана вдруг подошла к нему, поднялась на цыпочки и, обхватив шею руками, поцеловала. Он хотел обнять ее, но тут же опустил руки, еле сдерживая охватившую его ярость.
— Теперь все, — сказала Светлана. — Прощай... Он молчал.
— Не сердись, Яша, я тебе правду сказала.
Он молчал, чувствуя, что еще минута — и не выдержит, убьет или ее, или себя.
Светлана вышла.
Яков распахнул дверь, увидел, как она села рядом с ожидавшим ее повозочным.
— Счастливо оставаться! — словно в насмешку услышал он бодрое восклицание ничего не подозревавшего красноармейца, Пети.
Чувство страшной пустоты и одиночества охватило Якова. Самое дорогое и близкое, что было в жизни, с кровью и болью отрывалось от души. Хотелось бежать за возком, кричать, пока не поздно, остановить, вернуть Светлану, никогда не отпускать от себя. Но ничего этого он не сделал, не мог сделать. По-прежнему стоял у распахнутой двери и неотрывно следил за удаляющимся возком, увозившим частицу его самого.
От страшного напряжения в глазах вдруг потемнело. Ослепительно белый снег стал казаться зеленым, потом черным, а удаляющийся возок — мертвенно-белым. Такими видел Яков в памятный сенокос освещенные молнией стога, когда вдруг полыхнуло над головой нестерпимым светом и словно выхватило из мрака скошенный луг, вспыхнувшие безжизненным белым светом камни и вдали, на фоне сизой грозовой тучи, два мертвенно-белых стога.
В тот же миг это непонятное, страшное видение исчезло, словно разрушенное громом, но навсегда осталось в памяти.
Яков опустился на высокий порог барака, борясь с подступившим к горлу удушьем, рванул на себе ворот гимнастерки, так и остался сидеть, жадно хватая ртом холодный воздух.
Светлана не верит, что он может быть другим, не таким, какой есть. А нужно ли быть другим? Почему он должен слушать ее? Считать ее умнее себя? Ведь все, что окружало его, говорило совсем об ином. Жизнь беспощадна. Подчас она требует не только суровости, но и жестокости. Слишком многое легло на его плечи. Отвечать приходится и за себя и за других. Он застонал, стиснул голову обеими руками.