Черный цветок
Шрифт:
– А ну в хату! Кому сказано! – нарочито крикнула на них мать и те юркнули за дверь. – Томачка, подожди с ребятами, – обратилась она к девочке, но та, обернувшись, нахмурилась.
– Иди, иди. Одевайся, – напомнила старушка, опускаясь на деревянную лавку у широкого окна.
Услышав это, девочка улыбнулась и скрылась в глубине дома.
– Так ведь… – не понимая, возразила молодая женщина и намекающе качнула головой.
– Сказала привести, – старушка развела руками и опустила голову, словно была в чем – то виновата.
Молодая собеседница
Она заплела ранее растрепанные длинные волосы в аккуратную косу, надела белое платье в мелкий цветочек, поверх которого накинула трикотажную кофточку. Белые колготки и черные школьные туфельки, потому – что других не было, дополняли образ прилежного ребенка.
Радостная улыбка на лице и можно было подумать, что девочка собралась на праздник. Тома бросила на себя оценивающий взгляд, а затем перевела его на пожилую женщину.
– Вижу, что готова. Ну… пойдём.
Тридцать минут медленного ходу с одного конца деревни в другой, казались Томе целой вечностью. Она, то и дело, вырывалась вперед, но тут же останавливалась, чтобы подождать пожилую женщину. В глазах девочки горело желание быстрее дойти до места, но привитое с рождения уважение к старшим, заставляло найти в себе силы и набраться терпения. Если бы только ей разрешили, она бы со всех ног помчалась к родному дому, но раз бабушка сказала привести. Значит, так надо.
То, сжимая крепче, то делая хватку слабее, девочка вцепилась в руку провожатой и до самой калитки не отпускала. Показывая свое послушание и выдержку, хотя этого и не требовалось.
Оказавшись у двери, она подняла глаза на старушку и, получив удовлетворительный кивок, рванула вперед, преодолевая последние метры, разделяющие ее и бабушку.
Подбежав к кровати, девочка резко остановилась, но помедлив минуту, прильнула к женщине и крепко обняла.
– Ну, ну! Будет. Лучше присядь напротив, чтобы я могла тебя видеть.
Тома отстранилась и уверенно кивнула. Она знала, что темнота не в силах им помешать. Подвинув стул ближе к кровати села и, выпрямившись словно струна, внимательно уставилась на бабушку.
– Ты уже совсем большая у меня, – женщина вздохнула и нежно улыбнулась. – Я дала тебе все, что могла. Научила всему, что сама умела. Любила, люблю и буду любить всем сердцем. Помни это Томачка. Люди не живут вечно, да и ты это знаешь. К чему теперь слова.
Старая я уже, час мой пробил. Но ты не бойся… Не боишься? – женщина задала вопрос не уверенно, но увидев, как внучка твердо кивнула, снова улыбнулась. – Вот и молодец. Светлана тебя не обидит. Будь ей помощницей и слушайся во всем. А подрастешь, вернешься в этот дом и будешь хозяйкой, – девочка утвердительно кивнула. – А сейчас, – женщина застонала, пытаясь приподняться на подушке. – Я скажу тебе «наше».
Понимая, что это значит, Тома быстро вскочила со стула и, оказавшись рядом с бабушкой, наклонилась к ней так, чтобы женщина могла шептать ей на ухо. В комнате никого кроме хозяйки и внучки не было, провожатая так и не вошла в избу, а осталась снаружи. И хотя услышать их разговор никто не мог, но словно заговорщики, они привыкли разговаривать о «нашем» так. Шепчась.
Девочка внимательно, как и весь разговор, слушала наставления бабушки. Впитывала их как губка и разлаживала по полочкам в памяти. Запоминала, словно молитву, стараясь не пропустить ни одного слова глубокий смысл, которых был понятен только им двоим.
Тома не боялась. Она знала о смерти все и даже то, что десятилетнему ребенку знать не нужно. Поэтому признание родственницы о скорой кончине не напугало ее. Девочка думала лишь о том, какая ответственность ложится теперь на ее плечи. Принять ее она была готова, бабушка в этом постаралась, но воспринимая как важную контрольную, Тома переживала о том насколько грамотно и правильно она использует свои знания. А когда, закончив, бабушка задала свой главный вопрос, девочка отстранилась, чтобы женщина могла ее видеть, взяла ее за руку, крепко сжала и твердо, в знак согласия, качнула головой.
– Ты уверена? – взволнованно переспросила пожилая женщина, но Тома не колеблясь, снова кивнула настолько сильно и бодро насколько только смогла, лишь бы бабушка не сомневалась в ее решении.
Тамара бросилась к Степану, села рядом, развязала на платье пояс и, закрутив его чуть выше локтя парня, крепко пережала. Затем бережно, будто собирая осколки дорогого хрусталя, подсунула правую ладонь под пострадавшую руку, сверху накрыла левой и резко развернулась в сторону Марии.
– Томка. Томка не тронь его, – охватив ладонями лицо закричала женщина. Но, то ли проникновенный и упрямый взгляд девушки так подействовал на женщину, то ли включился разум, вдруг произнесла. – Васильевич, Петровна. Скорую. Скорую вызывайте.
– Ешкин… – спохватился Емельян Васильевич. Достал из кармана старенький обшарпанный мобильный и, нажав на клавиши, приложил к уху. – Але! Але! Маринка! Маринка высылай срочно бригаду на ферму. Степка руку себе отшарашил… А, не знаю я… Скорей давай… Ага, – нажав указательным пальцем на сброс, мужчина сунул телефон в карман. – Постараются, сказала.
– Как бы ни старались это ж не рядом, – качая головой, удручающе произнес сын мужчины.
– Да не каркай ты! – махнув на него рукой, гаркнула Мария.
Услышав, что помощь должна подоспеть, Тома повернулась к стонущему Степке. Заглянула в испуганные глаза, отчего тот вдруг перестал дергаться, словно принимая участь, и обмяк. Девушка медленно наклонилась к руке и закрыла глаза.
В памяти вихрем закрутились воспоминания из детства. Бабушкин взгляд, голос, слова, руки. Сознание перебирало все, что она знала, выбирая нужное, а когда нашло, перед глазами остановилась лишь одна картинка.