Черный дембель. Часть 4
Шрифт:
Мои соседи по купе тоже дисциплинированно вздремнули вечером. Но уже в полночь они «находились на низком старте»: проверяли вещи, в очередной раз обговаривали между собой пошаговый план по ночному перемещению из купе поезда в номер гостиницы «Россия». Я мысленно пометил, что по возвращении домой обязательно внесу в список пока не сработавших «заклинаний» пожар в этой гостинице, в результате которого в тысяча девятьсот семьдесят седьмом году погибли сорок два человека. Наш поезд прибыл на Павелецкий вокзал в два часа ночи — будто сонная гусеница он медленно подполз к перрону.
Вслед за прочими пассажирами я с сумкой на плече побрёл к выходу из вагона.
Подходил к началу платформы, услышал знакомый голос:
— Сергей! Серёжа!
Я повернул голову и увидел Настю Бурцеву — та, стояла (словно волнорез) на пути у спешивших в здание вокзала пассажиров, энергично махала мне рукой.
Настя не бросилась мне навстречу — я сам подошел к ней. Бурцева привстала на цыпочки и поцеловала меня в щёку. Я почувствовал запах табачного дыма и мяты.
— Ты приехал! — воскликнула она.
— Я приехал.
Бурцева неспешно осмотрела меня с ног до головы, будто увидела впервые. Дернула плечами, словно от холода. Запахнула на груди тёмную вязаную кофту.
— Хорошо выглядишь, Сергей. А где Лена?
Настя заглянула мне в глаза.
— Я приехал один.
Мне почудилось, что в глазах Анастасии промелькнула тень. Но Бурцева тут же снова улыбнулась и вцепилась в рукав моего пиджака. Она указала в сторону от здания вокзала.
— Нам туда, — сказала Настя.
И пояснила:
— Я приехала за тобой на машине.
Настиной машиной оказался автомобиль ГАЗ-13 «Чайка». Наряженный в строгий костюм широкоплечий водитель «Чайки» при нашем появлении выбросил выкуренную лишь наполовину сигарету. Он приоткрыл перед Настей заднюю дверь автомобиля (Бурцева поблагодарила его кивком головы). Взглянул на меня. Я отметил, что он будто рентгеном просветил меня на наличие «запрещённых» вещей. Настя похлопала рукой по сидению около себя и обронила: «Залезай, Серёжа». Со мной водитель не поздоровался. Но он выждал, пока я «залезу», и аккуратно (почти беззвучно!) закрыл дверь.
— Папа не дал мне машину, — пожаловалась Бурцева. — Сказал, что ты и на такси доберёшься. Я позвонила деду. А дедушка мне никогда не отказывает. Правда, классная машинка?
Настя улыбнулась.
Я кивнул и произнёс:
— Неплохая.
С удивлением понял, что ответил Бурцевой искренне. Удивился, что в прошлой жизни ни разу не ездил в «Чайке». Иначе наверняка бы прикупил одну такую для своей коллекции автомобилей. Потому что в салоне ГАЗ-13 я понял, что некоторые автомобили в СССР действительно разрабатывали «для людей». Даже со своими габаритами я почувствовал себя тут ничем не стеснённым (так «вольготно» я не чувствовал себя даже в своём любимом внедорожнике). А ещё я ощутил себя здесь, будто в рабочем кабинете. Ничто не отвлекало от работы (из доступных пассажирам «девайсов» около заднего сидения я увидел лишь стеклоподъёмник).
Машина тронулась с места неожиданно плавно.
Бурцева закурила.
Я повернулся к ней и потребовал:
— Настя, рассказывай, что у тебя случилось.
Анастасия вздохнула, взглядом указала на затылок водителя.
— Дома расскажу, — пообещала она.
Я смотрел в окно: на фасады домов, на тротуары, на автобусные остановки — почти не узнавал столицу. О той Москве, которую я помнил, сейчас напоминали лишь исторические здания. В остальном же Порт пяти морей в тысяча девятьсот семьдесят четвёртом году почти не отличался от провинциальных городов. От Павелецкого вокзала мы поехали по улице, очень походившей ночью на проспект Мира в Новосоветске. Для той Москвы, что ещё жила в моих воспоминаниях, тут катастрофически недоставало ярких разноцветных огней. Разве что буквы надписи «Слава КПСС» на крыше девятиэтажного дома выглядели внушительнее, чем похожая надпись в Новосоветске.
Где проживали Бурцевы, я прекрасно представлял. Центр столицы я изучил ещё в прошлой жизни. А Настя указала свой домашний адрес в том (единственном пока) письме, которое я летом от неё получил. Поэтому я не удивился, когда «Чайка» величаво вырулила на Кутузовский проспект. Сидевшая слева от меня Бурцева изображала гида — то и дело указывала дымящейся сигаретой за окно и пересказывала мне историю градостроительства Москвы. В её рассказах я часто слышал выражения «здесь живёт», «здесь жили» и «тут останавливался». Я вспоминал примерно каждого второго из тех людей, чьи имена и фамилии Настя называла.
«Чайка» свернула в ничем не примечательный (на мой взгляд) двор.
— Ну, вот мы и приехали, — сообщила Бурцева. — Сергей, сейчас я познакомлю тебя со своим папой.
В прихожей Настиной квартиры я сразу же отметил высоту потолков: больше трёх метров. Это отличало её от тех квартир, в которых я уже побывал при возвращении в советские времена. Я замер в двух шагах от порога. Огляделся. Паркет «ёлочкой». Красная ковровая дорожка на полу между расставленными в длинной прихожей высокими (почти до потолка) стеллажами с книгами, креслами и столом на простецких прямых деревянных ножках. Лепнина под потолком, картины на стенах (пейзажи) и большая (но невзрачная) люстра с пятью плафонами. В воздухе витал аромат жареной колбасы, он заглушал все прочие запахи. От него томно заурчал мой почти пустой желудок. Я сглотнул слюну и подумал: «Простенько, но со вкусом».
Настя торопливо и небрежно сбросила обувь. Мельком взглянула на себя в прямоугольное ростовое зеркало. Забрала у меня сумку, примостила её на кресло.
И громко крикнула:
— Па-ап! Мы дома!
А мне сказала:
— Не смущайся, Сергей. Здесь только мы и папа. Мама сейчас у дедушки на даче.
Усмехнулась.
— Мама там отдыхает от нас и работает.
Пожала плечами и сообщила:
— Папа обещал, что приготовит что-нибудь к твоему приезду. Он у меня знаешь, как здорово яичницу жарит?! Вот такую!
Бурцева показала мне оттопыренный вверх большой палец.
— Чувствуешь, как пахнет?
Она зажмурила глаза, покачала головой.
— Обычно мы едим яичницу по утрам, — сказала Настя. — Но я подумала, что ты в поезде проголодался.
Дёрнула плечом.
— Ну, и попросила папу… Раз он пожалел для нас машину.
Бурцева поставила передо мной тапки: новые, будто специально купленные к моему приезду. Выждала, пока я переобуюсь, схватила меня за руку и потащила по коридору. Маяком нам служила позвякивавшая где-то там, за одним из поворотов впереди, посуда. Стеклянные дверцы на стеллажах вздрагивали от наших шагов и едва слышно дребезжали. В какофонию этих звуков вплетался едва слышный мужской голос, мурлыкавший «Турецкий марш» Моцарта. С каждым нашим шагом это мурлыканье становилось ближе и громче. Я почувствовал, что к аромату жареной колбасы добавился душок подгоревшего масла, оттенённый запахом крепкого чая. Вслед за Бурцевой я свернул в конце коридора — тут же сообразил, что мы пришли не на кухню, а в столовую.