Черный дом

Леж Юрий

"Вот тебе бабушка и Юрьев день", - подумалось Варфоломееву. С одной стороны, хорошо, конечно, что жандармы забирают себе этот трудный случай, но с другой... как бы это сказать... профессиональная гордость не позволяла так легко согласиться, да и вечное противостояние "белой кости" жандармов с "черной костью" полиции предписывало оказать хотя бы символическое, словоблудное сопротивление.

Впрочем, одного только взгляда в глаза подполковника хватило, чтобы отбить у Варфоломеева охоту даже просто переспрашивать, прикинувшись глуховато-бестолковым, о чем жандарм тут распоряжался. От всей фигуры и движений Голицына, уже прошедшего в комнатку

поближе к полицейскому эксперту, веяло древним, давно забытым аристократизмом, привычкой властвовать, не ожидая даже малейшего сопротивления, про которую Варфоломеев только читал в детстве у Александра Дюма в "Трех мушкетерах".

– Да, господин Варфоломеев, - будто неожиданно вспомнил вслед уходящему агенту подполковник.
– Стажеру Васильеву я ваше задание по телефонной станции отменил, так что в управлении он будет раньше вас...

"Вот как... да неужто жандармы и такую вот халупу прослушивают? Или дело тут в этих самых девицах?
– ошарашено подумал Варфоломеев и, только с необъяснимым душевным облегчением выскочив на лестничную клетку, сообразил, что стажера вполне могли перехватить выходящим из подъезда.
– Н-да, вот так и рождаются обывательские легенды о всесилии и всезнании Корпуса..."

И, будто в довершение всех утренних неприятностей и несуразностей, возле подъезда сыскного агента встретила та самая рыжая репортерша, видать, не померещились Варфоломееву её яркие вихры в жиденькой толпе праздных зевак. Кстати, с появление в доме жандармов зеваки тут же нашли себе неотложные дела и разбежались кто-куда...

Симпатичная и стройная девушка возрастом ближе к тридцати, чем к двадцати пяти, миниатюрная и со спины больше похожая на мальчишку, заводная и шустрая, очень дотошная и умудренная опытом работы в криминальных колонках сразу нескольких городских газет одевалась всегда, как бог на душу положит. Вот и сейчас на ней был рабочий комбинезон, явно позаимствованный у кого-то из типографских пролетариев, старательно постиранный и отглаженный, но так и сохранивший на себе въедливые пятна черной краски, прожженные папиросами маленькие дырочки и прочие следы мужской неаккуратности. Ботинки - тяжеленные, громоздкие - репортерша тоже явно позаимствовала на складе бэушной прозодежды. Вот только самодельная, прикрепленная почти к плечу слева английской булавкой табличка с яркой, бросающейся в глаза надписью "Пресса" была сделана по-женски аккуратно и красиво.

– Господин Варфоломеев, господин Варфоломеев!
– требовательно обратилась к агенту рыжая, даже и не подумав поздороваться.
– Что произошло? И ваши, и потом - вот эти... ничего не говорят, хорошо еслиь на начальство ссылаются. А мне же надо хронику сдавать к дневному выпуску!

"Вот ведь коза, - подумал полицейский, но беззлобно, а скорее по-отечески, все-таки постарше репортерши он был значительно.
– И как она чувствует все эти кромешные дела? Небось, за утро в городе не один десяток происшествий, так нет же - она именно сюда примчалась... Как же теперь от нее отвязаться-то? или - пусть постарается, но не только на себя и свою газетку?"

– Верно они говорят, Нина Трофимовна, доброго утречка вам, - солидно, выдерживая предписанный всеми служебными инструкциями доброжелательный тон в общении с гражданами, ответил Варфоломеев.
– Простые городовые и знать ничего не могут, они же просто в охранении стоят...

– Ой, не надо мне пудрить мозг, - взвилась репортерша, чувствуя, что ей пытаются заговорить зубы.
– Они-то как раз и знают больше всех... но ладно, пусть себе молчат, но вы-то что мне скажете? А то народец тут уже и притон раскрыл, и наркоманов поймал, и даже логово убийц обнаружил...

– И я вам, уважаемая, ничего не скажу, - улыбнулся через силу Варфоломеев, чувствуя, как от настырности репортерши у него снова начинает болеть голова.
– Было там происшествие, было... вот и всё. Но...

Полицейский сделал, как ему казалось, загадочное лицо, а на самом деле, просто изобразил какую-то непонятную гримасу, понизил голос и, склонившись к Нине, продолжил почти шепотом:

– ... вот как выйдет из подъезда жандармский подполковник... такой весь из себя барин, в черном плаще... вот он-то и сможет обо всем рассказать.

– Это тот, что туда вошел с полчаса назад?
– заразившись полицейской таинственностью, тоже шепотом переспросила репортерша.

– Точно-точно. Вы же его сразу и приметили, не могли не приметить, с вашей-то наблюдательностью, - мелко польстил девушке сыскарь, всегда помнивший, что "доброе слово и кошке приятно".
– Так вот, они, жандармы то есть, это дело и поведут, а мы - черная косточка, все больше по хулиганствам, да простому гоп-стопу работаем...

Довольный своей выдумкой стравить испортившего ему настроение жандарма и назойливую репортершу, сыскной агент улыбнулся.

– Что-то здесь не то, - недовольная предстоящим ожиданием неизвестного подполковника пробурчала Нина.
– Не нравится мне...

Но момент для продолжения расспросов был уже упущен, Варфоломеев быстро, но не торопясь, выдерживая солидность представителя закона, уходил к своей машине.

"Черт бы с ними со всеми, - подумал репортерша.
– Ждать мне не привыкать, но уж если соврал этот полицай, то я его и в Управлении найду, и тогда уже - с живого не слезу..."

А ждать и в самом деле пришлось долго. Почти два часа. Деятельная и энергичная репортерша успела заскучать, сбегать к телефонной будке на углу дома и позвонить в редакцию, чтобы ставили в дневной номер уже давно готовый её материал совсем по другим криминальным случаями в городе без всяких изменений и дополнений. Потом выкурила полдесятка папирос, самых что ни на есть мужских, крепких, но, правда, хорошего, вкусного табака. И когда её раздражение и злость на Варфоломеева, собственную доверчивость и кажущуюся бесцельность ожидания достигли предела, из подъезда в сопровождении то ли почетного конвоя, то ли охраны вышел тот самый жандарм. И репортерша бросилась к нему, как изголодавшаяся лисица кидается на цыплят, но - тут же, с разбегу, едва не уткнулась в грудь неожиданно возникшего на её пути габаритного сопровождающего, своим телом прикрывшего подполковника даже от такой гипотетической опасности.

– Ты что, болван, не видишь!?!
– возмутилась Нина, запрокидывая голову, что бы посмотреть жандарму в лицо и при этом тыча пальцем в закрепленную на себе карточку.
– Я должна взять интервью у господина подполковника... а ты...

– Пропусти, Серж, - попросил охранника Голицын.
– Здравствуйте, милая барышня. Чем обязан?

– Никакая я не барышня, - продолжила было свой возмущенный монолог Нина.
– Я репортер городской и районной газет, по криминальной хронике! А мне никто ничего не говорит, внутрь не пускают, и все при этом ссылаются на вас, даже фамилии вашей не называя...