Черный дом
Шрифт:
А вот Голицын на неухоженность её рук внимания не обратил. Просто уставившись взглядом на поверхность анализатора он вспомнил фразу из оперативной характеристики репортерши: "Обладает хорошо развитым интуитивным чувством на происшествия, благодаря чему часто оказывается в нужном месте едва ли не раньше полиции и других работников особых служб". Может быть, именно из-за этой особенности, а может быть и доверившись собственной, не менее развитой интуиции и решил подполковник Жандармского Корпуса пригласить к себе на экскурсию эту рыженькую, вихрастую девушку.
– Что ж, теперь, когда вы, милая барышня-репортер, отмечены в наших архивах навеки вечные, прошу...
Подполковник вновь распахнул перед Ниной дверь, как успел уже сделать это трижды за время короткого знакомства, и они вошли в кабинку лифта.
–
– Идет с первого до пятнадцатого этажа без остановок, только в апартаменты моего отдела...
"Хорошо, что всё так просто оказалось, а то уж всякая мистика начала мерещиться", - с облегчением подумала репортерша, привычным к мелочам взглядом отметившая отсутствие в лифтовой кабинке панели с многочисленными кнопками. Впрочем, это оказалось, пожалуй, единственной приметой попадания в сферу "особых служб", ну, если, конечно, не считать загадочного аппарата по снятию отпечатков пальцев и не только...
Тот, кто называл себя Матвеем, проснулся после полудня, и это было непривычно и странно для него. По обыкновению, набив брюхо до отвала, он спал и по двенадцать, и по пятнадцать часов кряду, а тут и десяти не набралось. Но что-то тревожное, непонятное и беспокойное дернуло его еще во сне, заставило встрепенуться, вытягиваясь в струнку под тонким, шелковым покрывалом.
Матвей приоткрыл глаза и некоторое время лежал неподвижно, по звериной привычке вслушиваясь, внюхиваясь, исподволь всматриваясь в окружающее его пространство. В доме было тихо, привычно пахло мужским парфюмом, чистым постельным бельем, пылью из старенького шифоньера. И, будто ответом на спокойствие и тишину, вновь накатило сытое, ленивое блаженство. Матвей уже давно не обращал внимания на такие резкие перепады настроения, интуитивно понимая, чувствуя, что именно так организм борется с нервным напряжением предельного внимания и концентрации, обязательными при пробуждении.
Легким движением отбросив от себя покрывало, под которым он спал, Матвей потянулся всем телом, разминая слегка затекшие во сне мышцы, едва сдержался, чтобы не заурчать - сыто и блаженно, неторопливо поднялся с постели и направился в ванную. Простые человеческие привычки, вроде бритья и чистки зубов, не были ему чужды.
После обычных утренних процедур Матвей выбрал в шифоньере самые простенькие, потрепанные брюки, неброский, однотонный свитерок и неопределенного цвета пиджачок, больше подошедший какому-нибудь начавшему спиваться мастеровому, чем тому, кто по ночам разгуливает затянутым в кожу с металлическими бляхами. Быть самим собой и одеваться так, как это ему нравится, Матвей мог не всегда, вот и сейчас был именно такой случай, что надо было маскироваться, выглядеть неброско, быть, как все. Наряд его завершила видавшая виды кепочка, под которую Матвей старательно заправил свои роскошные, чересчур роскошные для мужчины, волосы.
Оглядев себя в небольшом зеркале, повешенном на стену в маленькой прихожей, разложив по карманам сопутствующие любому мужчине мелочи: ключи, папиросы и спички, носовой платок и разноцветные денежные купюры, - он вышел из дома.
Квартирку эту, совсем неподалеку от центра города, но в старом, обветшалом, идущем в скором времени под снос здании Матвей снял на пару месяцев за полцены. Редко кто из приезжих соглашался жить без горячей воды, но с постоянными перебоями с электричеством, да при этом платить хозяевам полновесную цену. Впрочем, престарелая, хоть и бойкая на язык бабулька-владелица была рада-радёшенька уже тому, что Матвей заплатил сразу за два месяца вперед, а не так, как принято было повсюду - понедельно.
По скрипучей деревянной - надо же, какие раритеты!
– лестнице Матвей спустился во дворик, заросший кустами сирени, с полуразвалившимися качелями и детской песочницей в уголке. Во дворике было тихо и пусто, те, кто работал, в эти часы находились за канцелярскими столами или у станков, а те же, кто, подобно Матвею, бездельничал, именуя себя лицами свободных профессий, еще только подымались из собственных постелей, наводили марафет на потрепанные после вчерашнего лица, пытались позавтракать или сразу - по-честному - принимали утреннюю дозу спиртного.
По привычке внимательно, но незаметно оглядывая всё вокруг в поисках возможной или
Сам Матвей никуда не спешил, нужные ему персоны имели обыкновение появляться в условленном месте вне всякого графика, потому застать их в небольшом, подвальном кафе неподалеку от городской достопримечательности - старинных, средневековых еще ворот, отлично отреставрированных после почти пятисот лет забвения - было возможно в любое время. Впрочем, как и прождать полдня и уйти не солоно хлебавши.
Но сегодня Матвею повезло сэкономить собственное время, если можно назвать везением раздавшийся возглас: "О! Глазастый пришел. И чего в такую рань?", который встретил его еще на середине крутой каменной лестницы, ведущей в подвал. Глазастым его прозвали едва ли с первого же посещения кафе аборигены и сами охотно откликающиеся по диковинные, иной раз непонятно откуда взявшиеся прозвища. Поначалу Матвея такое обращение, очень тонко намекающее на его разноцветные глаза, раздражало, но постепенно он свыкся и даже начал получать определенное удовольствие от того, что прозвище, вообще-то, никак не отражало особенностей его характера или внешности.
В маленьком, на десяток столиков и буфетную стойку, помещении, экономно освещенном синеватым светом пристроившихся по дальним углам бра, с постоянно висящими под потолком клубами табачного дыма уже собрались те, кого в городе чаще всего считали отбросами общества: лентяи и бездельники, не имеющие ни гроша за душой, частенько подворовывающие по мелочи, но основным своим заработком имеющие бездонные кладези информации обо всем происходящем вокруг. Кое-чем из своих знаний они делились просто за поднесенный стакан водки или тарелку щей, кое-что стоило уже дороже, вплоть до сотен и тысяч в звонкой монете, но чаще всего информаторы просили только одного: защиты и помощи. От полиции, от таких же, как они сами, конкурентов, от кого-то из пострадавших от их осведомленности. И за недолгое свое пребывание в городе Матвей успел пару раз помочь страдальцам, отвести от них беду, пусть и не самую грозную, но все-таки неприятную. Теперь он легко мог потребовать поделиться с ним новостями городской жизни уже просто за папироску и кружку пива. А пиво в подвальчике всегда было отменное. Как и вино, и водка, и другие горячительные напитки. Но только для тех, кто мог заплатить за них. Для основной же группы посетителей хозяин всегда держал наготове дешевый и крепкий портвейн, приготовленный, похоже, путем разбавления фруктового сока простым спиртом безо всяких прочих винодельческих премудростей. И еще местечко это отличалось полной безопасностью и спокойствием, порядок такой установился в незапамятные времена, может быть, еще прежним хозяином, но до сих пор считалось среди посетителей дурным тоном громко скандалить, шумно напиваться, буянить, а уж тем более - рукоприкладствовать в помещении. Впрочем, на тихих пьяниц, частенько, перебрав, дремлющих за столиками или в укромных уголках, смотрели с равнодушным пониманием и никого не выгоняли на улицу до тех пор, пока человек не проспится.
Не отвечая на приветствие и спокойно спустившись до конца лестницы, Матвей только тут скомандовал притихшему, будто дремлющему за стойкой, буфетчику: "Принеси-ка мне, любезный, семги под водочку, да и так - салатик какой-нибудь..." и только после этого обратил внимание на собравшихся за столиками. "Не спится что-то", - сказал он вроде бы в знак приветствия и демонстративно зевнул, показав белоснежные клыкастые зубы. Впрочем, клыки у него во рту на этот раз выглядели вполне по-человечески, ну, разве что совсем чуток подлиннее, чем у простых людей.