Черный дом
Шрифт:
Гоша, голова которого, как только он оторвал её от пола, вновь разболелась и отяжелела, будто схваченная тесным металлическим обручем, с усилием приподнялся и привалился спиной к стене. Преодолевая слабость, головокружение и лёгкую тошноту, он упёрся затылком в стену и поднял покрасневшие, подёрнутые дымкой глаза на весело ухмылявшуюся, торжествующую девицу, стоявшую, уперев руки в бока и чуть склонив голову, напротив него. Сквозь застилавшую его глаза плотную колышущуюся пелену он видел её черты не очень ясно, как в тумане, но сиявшую на её лице жизнерадостную, ликующую усмешку всё же мог различить: эта широкая белозубая улыбка буквально распирала её и словно озаряла всё вокруг. И именно от этой её светлой, открытой улыбки на милом девичьем лице, так резко контрастировавшей с грозным, непонятным до конца и оттого ещё более страшным смыслом её слов, ему становилось особенно не по себе. Он всё отчётливее начинал понимать, что с ним происходит что-то жуткое, дикое, непоправимое, что он по глупости своей, или по невероятному, несчастному стечению
– Ну что, пловец, ты, надеюсь, окончательно оклемался? – Алина сложила руки на груди и посмотрела на него в упор. – Улавливаешь всё, что я говорю? Отлично. Тогда давай познакомимся поближе, если ты не против… А если против, – добавила она, криво усмехнувшись, – тебе всё равно придётся сделать это, потому что ничего другого тебе не остаётся… Ну, меня-то ты уже знаешь. Хотя, надо сказать, очень поверхностно. Признаюсь тебе откровенно: я не совсем то, чем кажусь со стороны, на первый взгляд. Точнее – совсем не то! Я не та, за кого ты меня принял и на что ты сразу же повёлся… на что все вы, козлы, так легко ведётесь… Ну да, впрочем, у тебя ещё будет возможность, причём в самое ближайшее время, узнать меня получше. Но предупреждаю сразу, – её голос вдруг стал глуховатым и сдавленным, а в глазах блеснул уже знакомый Гоше мрачный огонь, – лучше б тебе не узнавать меня такой, какая я есть на самом деле. Это будет самое страшное – и, кстати, скорее всего, последнее – знакомство в твоей жизни!.. Но, – коротко хохотнула она и задорно подмигнула ему, – как уже было сказано, деваться тебе всё равно некуда. Так что смирись и прими свою горькую участь спокойно и твёрдо, как подобает заслуженному мастеру спорта!
Видимо, довольная своей сомнительной остротой, она сама же ей и посмеялась, после чего, вероятно вспомнив о чём-то важном, легонько хлопнула себя ладонью по лбу и укоризненно покачала головой.
– Ой, какая же я всё-таки эгоистка! Всё о себе да о себе. А о папуле чуть не забыла. А он такой скромник и молчун, что и не напомнит о себе. Познакомься, фраерок, это мой папка, – она кивнула на своего не произнёсшего до сих пор ни единого слова собеседника, стоявшего чуть поодаль, у соседней стены, и молча внимавшего её речам. – С его дубиной ты уже познакомился, и, поверь мне, твоё счастье, что ты выжил после этого. Потому что силища у моего папашки немереная! Бывали случаи, когда он и без биты, просто ударом кулака, отправлял людишек на тот свет. Так что ты ещё легко отделался. Крепкая, видать, у тебя башка. Счастливец!.. Хотя, – прервала она себя, прыснув от смеха, – что это я говорю? Какой ты нахрен счастливец?! Для тебя лучше было бы, пожалуй, испустить дух сразу, без лишних мук. Нас с папулей это, конечно, немного огорчило бы – мы лишены были бы сегодня нашей любимой потехи, – но вот для тебя это был бы, наверно, наилучший исход. Потому что, скажу откровенно, как на духу, ничего хорошего, ничего из того, на что ты, вероятно, рассчитывал, идя сюда, – а на что такие кобели, как ты, рассчитывают, догадаться нетрудно, – тебя здесь не ждёт. А ждёт тебя – уж ты поверь мне! – такое, что ты не раз и не два горько пожалеешь, что не окочурился сразу же, от удара папашкиной биты… О том же, что ты встретил меня сегодня и попал сюда, в этот уютненький домик, ты небось уже пожалел, а? – Она присела на корточки рядом с Гошей и с язвительной усмешкой заглянула в его бледное, осунувшееся лицо.
Гоша не ответил. Он не в силах был пока что – и от пережитого потрясения, и от крайней физической слабости – вымолвить ни слова и только растерянно и недоумевающе смотрел в устремлённые на него широко распахнутые изумрудные глаза, горевшие каким-то странным, как будто безумным огнём. И лишь чувствовал, как вместе с кровью по его венам постепенно разливался холодный липкий страх, от которого замирало сердце, по телу пробегала то и дело мелкая дрожь и, казалось, трудно становилось дышать.
– Что, от страха язык отнялся? – Угадав его состояние, весело воскликнула Алина. Она поднялась и отступила на шаг, по-прежнему не сводя с него сверкающего, насмешливо-пренебрежительного взгляда. – В зобу дыханье спёрло? А ведь совсем недавно, когда убалтывал меня, такой говорливый был, такой красноречивый! Так и сыпал словами, точно горохом… И ведь добился-таки своего, уговорил: я пошла с тобой. Правда, не совсем туда, куда ты хотел. Ты думал попасть в рай, а попал в ад! – Сделав ударение на последнем слове, она с многозначительным видом умолкла, словно давая ему возможность хорошенько уразуметь смысл её речей. Затем снова озорно улыбнулась и тряхнула густыми, рассыпанными волнистыми прядями волосами; за то время, что Гоша был без сознания, она изменила причёску и туалет: распустила волосы по плечам и накинула на себя свободную, чуть широковатую ей голубую футболку с надписью большими буквами «Fuck off!».
– Ну вот, пожалуйста! Я опять заболталась, увлеклась и забыла про своего любимого папочку. А он, мой бесценный молчун, стоит тихонько в сторонке и даже не напомнит о себе. Ну, подойди же сюда, папуля, покажись нашему дорогому гостю. А то он в первый раз наверняка и разглядеть-то тебя как следует не успел. – И она махнула рукой своему безмолвному напарнику, который, повинуясь её жесту, вышел из полутёмного угла на освещённую
Тот перевёл на него взгляд и окинул с головы до ног его мощную, по-прежнему обнажённую по пояс фигуру, казалось, загораживавшую собой полкухни. Это был необыкновенно крупный, ширококостный, хотя и не слишком высокий ростом, атлет с яйцеобразной – немного сужавшейся кверху – головой без единого волоса, необъятной грудью, покрытой затейливой татуировкой, и длинными, как у обезьяны, могучими руками, огромные кисти которых то и дело сжимались в пудовые кулаки, точно готовясь нанести удар. При малейшем движении под кожей у него набухали и перекатывались крепкие, как сталь, мышцы, убедительно свидетельствовавшие о его нечеловеческой мощи; нечего было и думать о том, чтобы померяться с ним силами: он без особого труда раздавил бы любого противника обычной комплекции.
Но ещё больше, чем богатырское телосложение, обращало на себя внимание его лицо – почти квадратное, с крупными, резко обозначенными чертами и глубоко посаженными маленькими глазами, неподвижное, лишённое всякого выражения и эмоций, – то ли лицо человека, полностью погружённого в себя и отрешившегося от окружающего мира, то ли, – что, как показалось Гоше, было ближе к истине, – лицо идиота, совершенно неспособного к какой-либо умственной деятельности и годного лишь на то, чтобы беспрекословно исполнять чужие приказы. И исполнял он их – разбитая Гошина голова была ярким тому подтверждением – очень старательно и искусно, порой даже чересчур старательно.
– Вот, познакомься, это мой папка! – с неподдельной гордостью представила его Алина, окинув его громадную монолитную фигуру восхищённым плотоядным взглядом. – Прошу, как говорится, любить и жаловать. Хорош, правда? Настоящий мужик! Сильный, надёжный, любящий. Мечта любой нормальной женщины. С ним я как за каменной стеной… Не чета таким блудливым хлыщам, как ты, думающим только о том, как затащить девчонку в постель, напакостить, а потом слинять.
Полюбовавшись ещё некоторое время своим, как и прежде, безмолвствовавшим, смотревшим в одну точку, будто окаменевшим «папкой», она повернулась к Гоше и, взмахнув тонкими дугообразными бровями, проговорила:
– Но ты не подумай только, что он мой настоящий папик. Не-ет! Я, конечно, немного извращенка, но не до такой степени, чтобы трахаться с родным отцом. Это было б чересчур даже для меня! Своего биологического папашку я знать не знаю и знать не хочу: он, поганец, бросил нас с мамашей, когда я ещё пешком под стол ходила. Так что я его почти не помню… Но моя мамаша, до того как сошла с ума, тоже не промах была: слишком долго без мужика она не могла, – в этом я вся в неё. И вскоре она нашла его – моего любимого папулю, который в тот момент находился в сложной ситуации. Только что освободился – ни денег, ни работы, ни жилья. Ну, мамашка и приютила его, обогрела, обласкала…
Алина вдруг смолкла, точно прислушиваясь к чему-то или, может быть, отдавшись на минуту всколыхнувшимся в ней воспоминаниям о собственном прошлом. Но эта внезапная задумчивость длилась лишь несколько мгновений. Она тряхнула волосами, словно отрешаясь от несвоевременных, возможно, неприятных ей мыслей, и, сложив губы в вызывающе-похабную улыбочку, заговорила вновь:
– Но вскоре выяснилось, что папуля предпочитает молоденьких… ну очень молоденьких девочек! И красивых, конечно. А я как раз такая тогда и была… Ну, красивая я, разумеется, и сейчас. Даже, думаю, ещё красивее, чем тогда. А вот молодость, увы, проходит. Какая жалость! Девятнадцать намедни стукнуло. Уже девятнадцать – это ж ужас просто! Как время летит. Скоро совсем старушкой стану. Поморщусь, сгорблюсь, увяну… фу, гадость какая, даже представить противно… И кто, спрашивается, на меня тогда посмотрит? Кто клюнет на мою удочку? Кого я смогу тогда заманить сюда, вот как тебя сегодня?.. Да-а, для женщины молодость и красота – это самое главное. Это самое убойное её оружие, которое косит мужиков, как траву. Это её основной капитал, который нужно вложить как можно выгоднее, чтобы удвоить, утроить, удесятерить его! И этот капитал у меня, слава богу, имеется. В достатке! Природой я не обижена. Так ведь? – пристально воззрившись на Гошу, спросила она с нескрываемым выражением презрения к нему и уверенности в собственном превосходстве.
Гоша вскинул глаза и несколько секунд исподлобья смотрел на неё. Даже в нынешнем своём положении, после всего того, что произошло и продолжало происходить с ним по её вине, – а о том, что ещё должно было произойти в самом ближайшем будущем, он и подумать боялся, – несмотря на всё это, он по-прежнему не мог не признать, что она необыкновенно хороша. Эти тонкие, изящные черты прекрасного лица, гладкая нежная кожа оливкового оттенка, безупречная точёная фигура, стройная и гибкая, как у лани, плавные, закруглённые движения, мягкий, завораживающий голос не совсем обычного тембра, который приятно было слушать даже тогда, когда она говорила ужасные и отвратительные вещи, а главное – огромные, чуть не в пол лица, лучезарные глаза, упорный, пронизывающий, с лукавой хитрецой взгляд которых проникал, казалось, в самую душу, – всё это, вместе взятое, производило на него непередаваемое, потрясающее впечатление. Да, она действительно была неописуемо, чертовски красива, с этим трудно было поспорить. И не было ничего удивительного в том, что он, едва увидев её там, в сквере, был мгновенно очарован, можно сказать околдован, её прелестью и грацией и готов был идти за ней, как на поводке, куда угодно, хоть в пекло. Именно туда, по иронии судьбы, он и попал!