Чёрный дом
Шрифт:
Особенно этот старик, который более чем мерзок, когда ему отшибает остатки ума. Как сейчас. Батч это видит по глазам старика. Настоящий Берни Бернсайд вернулся, возможно, в честь Клубничного фестиваля.
Что же касается клубники, то Берни, похоже, ею уже полакомился. На губах и в уголках рта алые следы.
Но на алое Батч и не смотрит. На Берни и другие пятна. Коричневые.
— Не хочешь убрать с него руку, Чарльз? — спрашивает он.
— Убрать с чего? — любопытствует Берни и добавляет: — Подтиральщик.
Батч
— С моего пресс-папье.
Берни смотрит на камень, который только что положил на стол (на нем были кровь и волосы, когда он выходил из туалетной кабинки, но раковины и нужны для того, чтобы смывать грязь). Опускает руку.
— Вымой меня, болван. Я обосрался.
— Это я вижу. Но сначала скажи, не растащил ли ты свое дерьмо по всей кухне. Я знаю, ты там был, поэтому не ври.
— Ходил мыть руки, — отвечает Берни и показывает руки.
Они шишковатые, но розовые и чистые. Даже под ногтями нет грязи. Он точно их вымыл. Потом добавляет:
— Дрочило.
— Пошли со мной в ванную, — говорит Батч. — Дрочило-подтиралыцик вымоет тебя.
Берни фыркает, но идет с готовностью.
— Приготовился к танцам? — спрашивает Батч, чтобы что-то сказать. — Начистил ботинки, большой мальчик?
Берни, который может иногда удивить, если вдруг приходит в себя, улыбается, показывая редкие желтые зубы. Они вымазаны красным, как и губы.
— Да, сэр, я готов поплясать.
Хотя лицо Эбби остается бесстрастным, рассказ Ти-Джи о брошенных велосипеде и кроссовке Тайлера Маршалла он слушает с все возрастающей тревогой. А вот на лице Ронни — просто страх.
— Что будем делать, Эбби? — спрашивает Ти-Джи, доложив о результатах своей поездки. Он только-только восстановил дыхание после того, как буквально взлетел на холм, где находится магазин «С семи до одиннадцати».
— В каком смысле — что будем делать? — переспрашивает Эбби. — То же, что и всегда. Поедем вниз, посмотрим, не найдем ли бутылок, которые можно сдать. Потом в парк, меняться картами «Магии».
— Но… но… что, если…
— Закрой пасть, — обрывает его Эбби. Он знает, что собрался сказать Ти-Джи, и не хочет этого слышать. Его отец говорит, что бросать шапку на кровать — кликать беду, и Эбби никогда этого не делает. Если уж беду можно накликать брошенной на кровать шапкой, то к чему может привести упоминание психау-бийцы?
Но тут этот идиот Ронни Мецгер все равно поминает его… пусть и по-своему:
— Но, Эбби, а вдруг это Бырак? Что, если Тайлера схватил…
— Заткнись, твою мать! — кричит Эбби и поднимает кулак, чтобы ударить недоумка.
В этот момент тряпкоголовый, продавец в тюрбане, выскакивает из магазина, как чертик из шкатулки.
— Ругаться идите в другое место! А не то я вызову полицию!
Эбби медленно выезжает со стоянки, поворачивает в сторону, противоположную Гомик-стрит (бормочет себе под нос: «Паршивый ниггер», — тоже словечки отца, хотя продавец выходец из Азии), оба мальчика следуют за ним. Миновав квартал, Эбби останавливается и поворачивается к ним. Лицо каменеет, плечи расправляются.
— Он уехал один полчаса тому назад, — отчеканивает он.
— Что? — спрашивает Ти-Джи.
— Кто уехал? — спрашивает Ронни.
— Тай Маршалл. Если кто-нибудь спросит, он уехал полчаса назад. Когда мы были… м-м-м… — Эбби пытается вспомнить недалекое прошлое, для него это сложно, сказывается отсутствие практики. В обычной ситуации Эбби Уэкслер обходится исключительно настоящим.
— Когда мы разглядывали витрины «Универмага»? — спрашивает Ти-Джи, в надежде, что удастся избежать индейского ожога Эбби.
Эбби в упор смотрит на него, потом улыбается. У Ти-Джи сразу улучшается настроение. В недоумении только Ронни Мецгер. С бейсбольной битой в руках или на коньках Ронни — король. В остальное время соображает не очень.
— Совершенно верно, — кивает Эбби. — Мы разглядывали витрину «Шмитта», мимо проехал этот пикап, из кабины которого доносилась дерьмовая панковская музыка, а потом Тай сказал, что он уезжает.
— И куда он хотел поехать? — спрашивает Ти-Джи.
Эбби неумен, но хитер и осторожен. Он интуитивно чувствует, что лучшая история — короткая, меньше шансов, что тебя поймают на противоречиях.
— Он нам не говорил. Просто сказал, что уезжает.
— Он никуда не хотел ехать, — говорит Ронни. — Просто отстал, потому что он… — Замолкает, чтобы правильно выстроить слоги в слове, и на этот раз ему это удается:
— Копуша.
— Вот этого не надо, — качает головой Эбби. — Что, если… что, если этот парень добрался до него, кретин? Ты хочешь, чтобы люди говорили, будто все произошло, потому что он не смог ехать с одной скоростью с нами? Что он погиб, потому что мы оставили его одного? Ты хочешь, чтобы люди говорили, что мы виноваты?
— Да ладно, — отмахивается Ронни. — Ты же не думаешь, что Бырак… Рыбак схватил Тая, не так ли?
— Я не знаю, и мне без разницы. Даже хорошо, что его нет.
Он мне уже порядком надоел.
— Ага, — вроде бы Ронни такое объяснение устроило. «Какой же кретин, — думает Эбби. — Полнейший, законченный кретин».
Если вы в это не верите, подумайте, с чего это Ронни, который силен, как лошадь, терпит индейские ожоги Эбби. Конечно, придет день, когда Ронни больше не станет терпеть и от души вмажет Эбби, но последнего это не волнует. С попытками заглянуть в будущее у него дело обстоит еще хуже, чем с прошлым.
— Ронни, — продолжает Эбби.