Чёрный дом

Страуб Питер

Фред Маршалл со стоном открывает дверцу и выпрыгивает из кабины. К тому времени как Джек догоняет его, он уже стоит на самом краю обрыва и смотрит на далекие сине-зеленые холмы. Поворачивается к Джеку:

— Вы думаете, он еще жив?

— Думаю, жив.

— В том мире. — Фред указывает на холмы. Слезы текут из его глаз, уголки рта опускаются. — В мире, который, по словам Джуди, находится где-то там.

— В том мире.

— Так пойдите туда и найдите его! — кричит Фред. Щеки его мокрые от слез. Он трясет рукой с зажатой в кулаке бейсболкой. — Пойдите туда и приведите его назад, черт

бы вас побрал! Мне туда не попасть, значит, это ваш долг! — Он подступает к Джеку, кажется, хочет ударить его, но вместо это обнимает и начинает рыдать.

Джек нарушает тишину, лишь когда плечи Фреда перестают трястись, а дыхание чуть успокаивается:

— Я сделаю все, что смогу.

— Я знаю. — Фред отходит на шаг, вытирает лицо. — Извините, что накричал на вас. Я знаю, что вы хотите нам помочь.

Двое мужчин поворачиваются, чтобы вернуться к «эксплореру». Далеко на западе земля словно укрыта светло-серым одеялом.

— Что это? — спрашивает Джек. — Дождь?

— Нет, туман, — отвечает Фред. — Поднимается с Миссисипи.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ. ТАМ, ГДЕ НОЧЬ ЦАРИТ ВСЕГДА

Глава 15

К вечеру температура понижается на пятнадцать градусов: над округом Каули проходит холодный фронт. Грозы нет, но небо меняет цвет на фиолетовый, и туман прибывает. Место его рождения — река; он медленно поднимается по Чейз-стрит, заглатывая сначала ливневые канавы, потом тротуары, наконец, сами дома. Полностью все скрыть он не может, такое под силу только зимним и весенним туманам, но изменяет силуэты и лишает цвета. В тумане привычное кажется чужеродным. Да еще этот запах, древний запах моря, который проникает глубоко в ноздри и будит часть мозга, готовую поверить в существование монстров, шныряющих под завесой тумана, от этого по спине ползет страх, а сердце ускоряет свой бег.

На Самнер-стрит Дебби Андерсон по-прежнему выполняет обязанности дежурного. Арнольда «Бешеного Мадьяра» Храбовски отослали домой без бляхи, по существу, отстранили от службы, и он чувствует, что должен задать жене пару-тройку прямых вопросов (ответы на них он в принципе знает, отчего на душе скребут кошки). Дебби сейчас стоит у окна, хмурится. В руке чашка кофе.

— Не нравится мне все это, — говорит она мрачному Бобби Дюлаку, который пишет донесение. — Напоминает фильмы ужасов, которые я смотрела по телевизору, когда училась в школе.

— Ужасов? — переспрашивает Дюлак, поднимая голову.

— Ну да. — Она вглядывается в сгущающийся туман. — Про Дракулу. Джека-Потрошителя.

— Я ничего не хочу слышать о Джеке-Потрошителе, — чеканит Дюлак. — Ты уж извини, Дебби. — И продолжает прерванное занятие.

На автостоянке у магазина «С семи до одиннадцати» мистер Раджан Патель стоит около телефона-автомата (он по-прежнему перетянут желтой полицейской лентой, и мистер Патель не может сказать нам, когда его смогут использовать по прямому назначению). Он смотрит на центр города, который словно поднимается из большущей миски сметаны. Дома в дальнем, более низком конце Чейз-стрит уже погрузились в эту миску.

Видны только вторые этажи.

— Если он там внизу, — мистер Патель разговаривает сам с собой, — сегодня он может сделать все, что захочет.

Он скрещивает руки на груди, по телу пробегает дрожь.

Дейл Гилбертсон дома, вот уж чудо из чудес. Он собирается пообедать с женой и сыном, даже если после этого рухнет мир.

Он выходит из кабинета, где двадцать минут говорил по телефону с детективом ПУВ Джеффом Блэком (только невероятным усилием воли ему удавалось не сорваться на крик), и видит, что жена стоит у окна. Хмурится точно так же, как Дебби Андерсон, только вместо чашки кофе в руке бокал вина.

— Речной туман. — В голосе Сары слышится отвращение. — Вот некстати. Если он там…

— Не смей этого говорить, — обрывает ее Дейл. — Даже не думай.

Но он знает, что они оба не могут не думать об этом. Улицы Френч-Лэндинга, затянутые туманом улицы Френч-Лэндинга, уже пустынны: в магазинах нет покупателей, на тротуарах — праздношатающихся, в парках — гуляющих. И уж точно нигде нет детей. Родители просто не выпустят их из дому. Даже на Нейлхауз-роуд, где добросовестное выполнение родительских обязанностей скорее исключение, чем правило, родители будут Держать детей при себе.

— Не буду, — соглашается она. — Это все, что я могу.

— Что на обед?

— Как насчет тушеной курицы?

Столь горячее блюдо — неудачный выбор для обычного июльского вечера, но этот выдался холодным и туманным, поэтому Дейл довольно улыбается. Подходит к жене, обнимает:

— Отлично. И чем раньше, тем лучше.

Она поворачивается, на лице разочарование.

— Поедешь в участок?

— Вроде бы и не надо, раз уж Браун и Блэк взялись за это дело…

— Самодовольные тупицы. Мне они никогда не нравились.

Дейл улыбается. Он знает, что прежнюю Сару Эсбюри нисколько не волновало, как он зарабатывает на жизнь, и явственно выказанное недовольство тем, что его отстранили от расследования, не может не радовать. Особенно в этот момент. Потому что день выдался самый худший за все время службы, и завершился он отстранением от работы Арнольда Храбовски. Дейл знает, что Арни надеется в ближайшем времени все-таки вернуться к исполнению своих обязанностей. И самое ужасное, что Арни скорее всего прав. С учетом развития событий ему понадобится даже такой неумеха, как Бешеный Мадьяр.

— В принципе ехать мне не надо, но…

— У тебя предчувствие.

— Да.

— Хорошего или плохого? — Она уважает интуицию мужа, в немалой степени и из-за стремления Дейла привлечь к расследованию Джека Сойера. Сегодня ей, как никогда, ясно, что Дейл двигался в правильном направлении.

— И того и другого, — отвечает Дейл и без уточнений меняет тему:

— Где Дэйв?

— Рисует за кухонным столом.

В шесть лет Дэвид Гилбертсон страстно влюбился в цветные карандаши. После окончания занятий в школе он уже изрисовал две коробки. В супружеской постели Дейл и Сара уже не раз говорили о том, что у них в семье растет художник. «Будущий Норман Рокуэлл», — однажды сказала Сара. Дейл, который помогал Джеку Сойеру развешивать необычные и прекрасные картины, очень надеялся, что их мальчик станет большим художником. В своих мечтах он заходит так далеко, что боится озвучивать их, даже погасив свет.