Чёрный дождь
Шрифт:
В конце концов его беспокойство прорвалось в крике:
— Эй, Сигэко! Принеси-ка мой дневник. Ты его припрятала в комоде. Хочу показать его свахе. Неси дневник, да побыстрее!
Орать было, разумеется, незачем. Сигэко сразу же принесла дневник из соседней комнаты.
— Мне все равно надо его переписать. Для школьной библиотеки. Я им подарю свой дневник, вот только прежде хочу показать свахе.
— Может быть, хватит с нее дневника Ясуко?
— Ничего, мой кое в чем дополнит то, что она написала.
— Зачем тебе лишняя работа?
— Ничего, я человек привычный. А мой дневник теперь исторический документ, который будет храниться в
Сигэко ничего не возразила, Сигэмацу с довольным видом вытащил новую тетрадь и вывел начало:
Писано Сигэмацу Сидзума в августе 1945 года в городе Фуруити, район Аса, префектура Хиросима. Называется «Записи об атомной бомбардировке».
6 августа. Погода ясная.
Каждое утро вплоть до вчерашнего дня один и тот же голос объявлял по радио: «Внимание! Эскадрилья бомбардировщиков Б-29 пролетает над морем в северном направлении в ста двадцати километрах южнее канала Кии». И когда сегодня утром сообщили: «Один самолет противника летит на север»,— мы не обратили на это внимания. Сигнал воздушной тревоги стал для нас таким же привычным, как звук сирены, которая в былые времена оповещала о наступлении полудня.
Утром, как обычно, я отправился на работу. Когда я подошел к станции Ёкогава, на платформе не было ни души. Электричка стояла, готовая к отправлению. Быстро пройдя мимо знакомого контролера, я вскочил в тамбур.
— Доброе утро, господин Сидзума,— послышался за моей спиной женский голос.
Я обернулся. Позади стояла владелица прядильной фабрики Такахаси.
— Извините, что я обращаюсь к вам по деловому вопросу,— сказала она, заправляя под шляпку выбившуюся прядь,— но мне необходимо поставить печать на присланные вами вчера документы...
В этот момент я увидел ослепительно яркий шар. И сразу же все окутала кромешная непроницаемая тьма. Эту тьму пронзили возгласы: «Пропустите!», «Выходите же!» Вопли, проклятия, стоны... Вывалившись под натиском толпы через противоположную от платформы дверь, я упал на что-то мягкое, вероятно, женское тело. Сверху посыпались люди. Я закричал, и где-то совсем рядом, словно эхо, послышался крик. С помощью нечеловеческих усилий я вылез из-под навалившейся на меня кучи тел. Спина моя уперлась во что-то жесткое. Это был край платформы. Расталкивая локтями людей, я взобрался на нее. Движущаяся куда-то толпа увлекла и меня. Я закрыл глаза. Шаг, другой, третий... Лоб мой ударился о что-то твердое. Передо мной был столб, который я тут же изо всех сил обхватил руками. Меня толкали то справа, то слева, но я не разжимал крепко сцепленных рук. Плечи пронизывала острая боль. Чтобы избавиться от нее, надо было отпустить столб, но какой-то инстинкт не позволял мне сделать это. И все время в голове у меня вертелось предположение, что в нашу электричку попала бомба с ядовитым ослепляющим газом.
Наконец наступила тишина, и я медленно, с опаской открыл глаза. Все вокруг тонуло в светло-коричневой дымке, а сверху сыпалось нечто белое, напоминавшее пудру. На платформе — ни души. Там, где было скопление народа, теперь стало пусто — даже железнодорожники куда-то скрылись. Прошло, по-видимому, немало времени с тех пор, как я ухватился за столб.
Сверху свисали оборванные провода. Я подобрал валявшийся рядом кусок доски и соединил два провода: искрения не было. Это меня не успокоило: идя по платформе, я осторожно раздвигал доской провода. Дойдя до забора, сооруженного из старых шпал, я перелез через него и оказался на улице. Моим глазам открылась ужасающая картина: почти все дома вокруг были разрушены. Внезапно я заметил впереди девушку, наполовину погребенную грудой черепицы. Разбрасывая черепицу, она громко вопила. Вероятно, ей казалось, будто она кричит: «Помогите», но из ее рта вырывался нечленораздельный, нечеловеческий вопль.
— Эй, девушка,— обратился к ней похожий на европейца старик, проходивший мимо,— ты зачем швыряешься черепицей? Подойти невозможно.
Когда он попробовал приблизиться, девушка стала кидать в него обломками черепицы, и он вынужден был обратиться в бегство. По-видимому, ее придавило бревном, поэтому она и не могла выбраться. Странно было видеть, как свободно движется верхняя половина ее тела. Она разбивала черепицу на мелкие куски, чтобы легче было бросать...
ГЛАВА III
Днем, часов около трех, когда Сигэмацу отправился на кухню попить чаю, из сосновой рощи, у холма, послышалось пение цикады — впервые в этом году. Сигэко готовила на кухне лепешки из гречневой муки.
— Послушай, Сигэмацу,— сказала она,— ты хочешь подарить свой дневник школьной библиотеке для вечного хранения, не так ли?
— Да, меня об этом просил сам директор школы. Мой дневник — это исторический документ.
— Чернила с годами выцветают, поэтому тебе нужно переписывать его не чернилами, а тушью.
Совет был дельный, и Сигэмацу решил переписывать дневник тушью. Он взял новую кисть и бумагу. Начало дневника он попросил Сигэко тоже переписать тушью.
...Ох, как в тот день его мучила жажда... Где бы попить, где бы попить?.. Он попробовал открыть кран колонки на обочине дороги, но оттуда потекла струя кипятка, окруженная облачком пара.
Вспоминая об этом, Сигэмацу продолжал переписывать дневник.
От главного храма Ёкогава, расположенного к востоку от железнодорожной станции, осталось лишь несколько покосившихся опор. Молельня сметена начисто, сохранился лишь фундамент.
Люди, проходившие вдоль храмовой ограды, были сплошь покрыты не то пылью, не то пеплом. У тех, у кого сохранилась одежда, кровоточили руки и лицо. У раздетых до пояса — грудь, спина и ноги. Мимо, словно привидение, прошла женщина, вытянув руки вперед. Щеки ее страшно распухли и свисали толстыми складками. За ней следовал обнаженный мужчина. Нагнувшись, он прикрывал руками срам, словно собирался войти в общий бассейн в бане. Еще одна женщина пробежала в рубашке, третья женщина, прижимая к себе грудного ребенка, то кричала: «Воды, воды!», то принималась вытирать ребенку засыпанные пеплом глаза. Давка на улицах была такая же, как в часы «пик». Без единой мысли в голове я брел в том же направлении, что и остальные. Внезапно среди воплей и причитаний я услышал свое имя, выкрикнутое резким пронзительным голосом.
— Эй, кто меня зовет? — закричал я.
В тот же миг кто-то протиснулся сквозь толпу окружающих и схватил меня за руку.
— Ах, Сидзума, какое счастье, что я вас встретила.
Это была та самая владелица прядильной фабрики Такахаси, с которой я встретился в электричке. Откуда она появилась, как заметила меня в этой толпе — один бог ведает! Женщина судорожно приникла ко мне, ее била дрожь.
Кое-как выбравшись из толпы, мы остановились между разрушенными домами у шоссе. Владелица фабрики была очень бледна и продолжала дрожать всем телом.