Черный фотограф
Шрифт:
«Как, интересно, он себя сегодня чувствует?» — думал Леня, наводя объектив на окно.
На кухне за стаканом восседал пригорюнившийся старичок. Напротив него расположился такой же пожилой, но более обтерханный собутыльник и соболезнующе подливал водку.
Старичок пил подряд еще три вечера. Чем он занимался днем, Леня не знал. Вскоре запившего деда навестил мужчина лет сорока. Он тоже пил с ним горькую и скорбно обнимался. Судя по некоторому внешнему сходству, это был его сын.
Следующим утром с соседнего двора доносилась траурная музыка, хватающая
«Не мою ли старушку хоронят?» — подумал Леня и задержался в толпе, стоявшей около подъезда. Все ожидали момента прощания с телом. Свеженаломанные еловые ветви указывали последний путь, по которому отстрадавшую старушку вынесут из родного дома.
— А кого хоронят-то? — встрял Леня в степенный разговор двух женщин, вздыхающих по поводу скоротечности быстротекущей жизни.
— Валентину Филипповну, с пятого этажа, из сто двадцать седьмой квартиры.
— Старая такая, невысокая?
— Она.
— А от чего она умерла? Убили?
— Бог с тобой, сынок, кто ж ее убил. Сама умерла, чай, не какая-нибудь торговка. Мирная бабушка была, пусть земля ей будет пухом.
Женщины смиренно и скорбно закивали головами.
— А что же, экспертизу делали? Вскрытие?
— Зачем вскрытие, сынок. Если старый человек умирает, вскрытие только по просьбе родственников производят. Да и зачем, если известно, что от астмы она умерла. Страдала сильно старушка… Вот и задохнулась во сне, муж ее только утром нашел, около постели.
— Хорошая смерть, — одобрительно сказала присоединившаяся к товаркам женщина. — Тихая, спокойная, чистая.
«Ничего себе хорошая смерть, врагу не пожелаешь», — подумал Леня, но вслух сказал:
— А муж ее что же, горюет?
— Ах, как он по ней убивается! Почитай, всю жизнь бок о бок прожили в мире и согласии, двух детей вырастили, пока смерть-разлучница их не рассоединила. Уж как он кричал по ней сначала, звал, а теперь попритих, только всплакнет иногда.
Толпа возле подъезда зашевелилась, оживилась, сплотилась плечом к плечу — из подъезда выплывал гроб. В нем с той характерной важностью, которая присуща только покойникам, возлежала благообразная старушка в белом платочке и с желтыми морщинистыми руками, покойно держащими восковую свечу.
«Это она», — сразу же узнал Леня в этой убранной старой женщине ту бойкую бабку, которая еще недавно воспитывала непокорного мужа сковородкой на кухне.
Сам муж, вытирая слезящиеся бесцветные глаза тыльной стороной ладони, выглядел растерянным и убитым горем. Его поддерживал под руку сорокалетний мужчина, который вчера вечером горевал со стариком на кухне. Немолодая дочь рыдала в голос, оплакивая мать. Началась трогательная процедура прощания покойницы с родным домом и родного дома с покойницей.
Зеваки стояли, обступив провожающих в последний
— Попивал-то муженек ее, крепко попивал, — прошептала Лене на ухо, как сильно любопытствующему товарищу, одна из соседок. — И бил ее иногда. Такие крики доносились с их квартиры, думали, до смерти забьет. А она нет, вот как хорошо померла, упокой Господи ее душу грешную…
Она перекрестилась.
Те, кто не должен был ехать на кладбище, стали подходить и прощаться с покойницей. Леня отошел подальше, ему было жутко и неприятно. Он вспомнил, как судорожно билось в предсмертных судорогах ее тело, как простирались к неизвестному заступнику руки, будто молящие о помощи. Она будто знала, что есть еще один свидетель ее насильственной смерти, и умоляла его вступиться. Перед его мысленным взором стояло ее еще живое лицо, лицо спящего мирным сном человека. Сном, который оказался для нее последним.
Соколовский, спасаясь от скуки, так привык наблюдать за стариком, что это стало его ежевечерним занятием. Он относился к нему, как к старому знакомому, о котором знаешь нечто нехорошее, но он-то об этом не подозревает. После смерти жены старик стал еще больше попивать, практически не расставался с бутылкой. Каждый вечер у него сидела компания местных выпивох, днем околачивающихся около бочек с разливным пивом, а вечером находивших приют у ставшего свободным алкоголика.
«Интересно, что он думает о смерти своей подруги? Переживает? Или ему наплевать? Сопьется дед, надо с ним поговорить», — решил добросердечный шантажист и направился с визитом к убийце. На всякий случай была куплена бутылка, долженствующая способствовать контакту между мужчинами. Снимки, сделанные в тот вечер, фотограф опустил в карман — просто так, без всякой задней мысли, только потому, что он шел в гости к человеку, имеющему к ним отношение.
Старик молча открыл дверь и прошел на кухню, даже не посмотрев в лицо позднему посетителю. Он покачивался, но еще довольно устойчиво стоял на ногах, от него сильно пахло сивушными маслами, и это говорило о том, что в его рационе преобладают неблагородные напитки.
Квартира имела заброшенный, неприглядный вид и пропиталась устойчивыми запахами безнадежного стариковского одиночества и грязи. Сама атмосфера комнаты была удушливая, липкая, ее хотелось снять с лица, как паутину. Несмотря на теплую апрельскую погоду, вовсю жарило отопление.
Леня, не раздеваясь, прошел за хозяином. Тот уже сидел за кухонным столом — именно на том месте, где в вечер перед убийством сидела его престарелая подруга.
— Наливай, — сказал дед и махнул рукой. Молча открыли бутылку, разлили и выпили.
Старик скривился, прикрыл рот ладонью и спросил:
— Что за дрянь ты принес?
Гость только пожал плечами: у каждого свой вкус, кто-то предпочитает самогону более сдержанные напитки. Дед опять махнул рукой и сказал:
— А, давай, чего там, наливай.