Черный гусар. Разведчик из будущего
Шрифт:
— Помнится, было это лет пять назад, — проговорил кирасир, когда смех прекратился, — как раз в те годы, когда я вернулся после продолжительной осады Очакова в Санкт-Петербург. Ранним утром проснулся я в хорошем настроении и от нечего делать решил в окно выглянуть, благо погода была солнечная, а за окном раскинулся прекрасный пруд, в котором местная ребятня изредка ловила карасей, причем таких, что на сковородку не помещались. Вот только в этот раз ребятни не было, а пруд на удивление был усеян дикими утками. У меня аж дыханье прихватило. Стою и сказать ничего не могу. Откуда они в окрестностях города взялись — одному Богу известно. Э, думаю, не иначе фортуна мне улыбнулась. После возвращения из-под Очакова в кошеле моем мышь повесилась, а деньги казначей со дня на день только выдаст. Есть-то хочется. В животе заурчало. Я довольно быстро оделся. Схватил стоявший в углу старый добрый мушкет, да бегом вниз по лестнице. Ударился головой об косяк.
По залу вновь прокатился смех. Смеялись все. Не удержался и фон Хаффман. Теперь он припомнил эту историю и уже начал догадываться, кем был рассказчик.
Мюнхгаузен, а это был именно он, гневно посмотрел на одного из товарищей, и тот первым замолчал. После того, как это произошло, затихли и остальные.
— Удар был так силен, что из моих глаз, — продолжал кирасир, — посыпались искры. Понимая, что промедление смерти подобно, утки вот-вот улетят, я вскочил. Несмотря на сильную головную боль, спустился во двор дома, вылетел на улицу и побежал к пруду. Когда оказался на расстоянии ружейного выстрела, вскинул ружье и…
В зале повисла тишина. Все смотрели на рассказчика, ожидая, что тот произнесет: и выстрелил, но вместо этого прозвучало:
— …осечка.
Волна смеха прокатилась по залу. Смеялись все.
— Я не все рассказал, — проговорил спокойным голосом рассказчик. Зал затих, всем стало любопытно, что было дальше. — Так вот, оказалось, что у меня при столкновении вывалился пистон. Другой бы на моем месте растерялся, но только не я. Вспомнил, как при ударе из моих глаз посыпались искры. Понимая, что других вариантов у меня нет (возвращаться за другим пистоном времени не было), я открыл затравку. Поднял мушкет, прицелился в уток, а затем так сильно ударил по левому глазу кулаком. Искры посыпались вновь. Грянул выстрел. Когда пороховой дым рассеялся, я увидел, что у меня была богатая добыча: пять диких уток, четыре куропатки и одна пара лысок.
— Ну, ты и горазд сочинять, господин барон, — проговорил один из солдат, когда рассказчик замолчал. — Неужели ты думаешь, мы во все это поверим?
В зале повисла угрожающая тишина. Барон фон Хаффман покосился на Мюнхгаузена. Адольф на его месте давно бы за пистолет схватился, а этот только побледнел, кулаком по столу ударил и заявил:
— Барон Мюнхгаузен, запомните, никогда не врет!
Игнат Севастьянович еле сдержал улыбку. Специально обманывал слушателей барон или рассказывал свои нереальные истории для того, чтобы разнообразить разговоры, но делал он это явно умело. Первое, что хотел сделать фон Хаффман, так это подойти к барону Мюнхгаузену и с ним познакомиться. Вовремя сдержался, благо Карл был в компании, и неизвестно, как бы его товарищи отреагировали на поведение Черного гусара. Не дай бог, подумают, что тот не верит рассказчику.
— Ну, уж нет, — прошептал Игнат Севастьянович, — вот как только останется барон один, так сразу подойду, а если нет…
Фон Хаффман и думать не желал о таком варианте. Но даже если барон и останется один, то знакомиться нужно деликатно и осторожно, кто знает, отчего Мюнхгаузен после стольких насмешек не схватился за пистолет. Может быть, тот солдат приятель барона и ему прощались такие выходки. Ну, а если уйдет с компанией — не судьба.
Фон Хаффман еще раз оглядел барона. Кирасир, что сидел за соседним столиком и развлекал рассказами посетителей, еще не имел той славы, что будет у него через несколько лет. Сейчас это обычный офицер, предпочитающий время от времени присочинять о своих подвигах. Это потом от него отвернутся родственники, сказав на весь мир, что Иероним опозорил их фамилию. Барон Мюнхгаузен умрет в одиночестве.
Фон Хаффман вдруг задумался. О бароне он знал совершенно немного. В основном первые годы его военной карьеры, когда тот уверенно под патронажем знатных особ сделал несколько шагов вверх по карьерной лестнице. Началось же все лет десять назад, когда он, еще пятнадцатилетний юноша, в качестве пажа герцога Антона-Ульриха Брауншвейгского прибыл в Санкт-Петербург. Благодаря протекции его сиятельства был зачислен в первую роту Брауншвейгского кирасирского полка корнетом и уже через два года участвовал (как гусар) в походе русской армии во главе с фельдмаршалом фон Минихом под Очаковом. В чине поручика он застал воцарение Елизаветы Петровны и тут же получил назначение в Ригу, где находился Брауншвейгский кирасирский полк. Участь незавидная, да только лучше, чем Сибирь. А тут еще и вторую свою половину встретил, и уже через два года был женат. Умудрился побыть в качестве начальника почетного караула, благо ростом вышел. Случилось это в тот день, когда в Ригу прибыла принцесса Ангальт-Цербстская Софья Августа Фредерика. За что и получил через девять месяцев (ближе к Рождеству) право покинуть гарнизон и посетить свое поместье, в котором с тех пор, как уехал с герцогом, ни разу не был. Далее, как помнил Игнат Севастьянович, в биографии Мюнхгаузена было огромное белое пятно. Следующее упоминание о бароне произошло уже через пять лет, когда его произвели в ротмистры кирасирского полка. Именно сразу после получения повышения он оставил службу и вернулся с женой в свой родной город Боденвердер, где и познакомился с Эрихом Распе. Вот только все это будет у барона в будущем. Сейчас же двадцатипятилетний Иероним Карл Фридрих фон Мюнхгаузен сидел напротив него, в компании сослуживцев, травил байки и пил местное пиво.
— Вы бы лучше, господин барон, рассказали, — проговорил один из товарищей Мюнхгаузена, — о том, как вы ходили на кабана. А то как-то не верится, что вам удалось, выбив искру из глаза, одним выстрелом убить пять диких уток, четыре куропатки и одну пару лысок. Вы уж, господин барон, врите, да не завирайтесь.
Мюнхгаузен побледнел. Барон фон Хаффман и в этот раз отметил, что Карл еле сдержался, чтобы не схватиться за пистолет и не вызвать своего товарища на дуэль.
— Барон Мюнхгаузен, запомните, никогда не врет! — вновь повторил кирасир и со всей силы стукнул кулаком по столу. — А если вам не любо слушать меня, так не слушайте, но и рассказывать свои истории не мешайте.
— Эвон вы как заговорили, господин барон, — проговорил сослуживец, поднимаясь из-за стола. — По-вашему, получается: «Не любо не слушай, но лгать не мешай».
— Вы пытаетесь вызвать меня на дуэль, князь? — спросил Мюнхгаузен. — Так знайте — не дождетесь.
— Вы — лгун, барон.
— А вы можете доказать, что я лгу?
Князь взглянул на барона и промолчал. Ни опровергнуть, ни доказать правдивость своих слов ни один из участников сейчас не мог. Он уже хотел было уйти, а за ним собиралось проследовать еще трое его сотоварищей, но в дверях остановился.
— Вот что, барон, — проговорил князь, разворачиваясь, — сделаем так. Завтра мы будем участвовать в охоте, и вы прилюдно повторите свой подвиг. Вы согласны, барон?
Князь ожидал, что Мюнхгаузен струсит, отступит, признает, что приукрасил, солгал, но тот ничего этого не сделал. Барон поправил свой ус, достал трубку, раскурил и лишь после этого произнес твердым голосом:
— Отчего же, князь, я готов попытаться повторить подвиг. А что мы будем делать, если не обнаружим столько дичи, сколько ее было в тот раз?
— Вы, барон, будете ходить на охоту со мной до тех пор, пока не повторите подвиг.
Мюнхгаузен присвистнул.
— М-да, вот это мне повезло. Мне ничего не остается другого, как быть вашим спутником вечно. Мне и самому как-то не верится, что такое может повториться.
— Вы хотите сказать, что все, что вы только что говорили, барон, выдумка?
— Я не говорил, что все, что говорил до этого, было выдумано. Я утверждаю, что я действительно подстрелил пять диких уток, четыре куропатки и одну пару лысок. Я заявляю, что вероятность того, что это может повториться, равна нулю.