Чёрный иней
Шрифт:
— Как бы там ни было, это — чрезвычайное происшествие, и нам всем надлежит хорошенько подумать над тем, как преподнести в рапорте начальству произошедшее. В любом случае поведение гауптмана Айхлера пятнает весь отряд. К чему нам лишние хлопоты и неприятности, не так ли, граф?
Эрслебен молчал.
«Ерунда всё это, — неожиданно трезво подумал Гревер. — У меня несомненное преимущество над Айхлером: гауптмана нет в живых, и, что бы я не сказал, опровергнуть меня он уже не сможет. Но в таких случаях взаимного противостояния, или, проще говоря, партийных дрязг, решающее значение имеет не правота и доказательность, а фактор опережения — кто первый донёс, тот и прав. Хоть бы как изменились дальнейшие обстоятельства, тот, на кого доносят,
«Во время дознания Рюдлофф, стоявший за пулемётом, несомненно, подтвердит, что я оттолкнул его от пулемёта и лично расстрелял обе группы, включая и Айхлера. Этот факт — против меня. Они, конечно, истолкуют его как сведение личных счётов. Но мог ли я поступить иначе? Нет. У пулемётчика дрожали руки, и он преступно долго медлил, не открывая огонь и враг мог приблизиться на опасное для объекта расстояние. У меня не было выбора. Такой версии я должен придерживаться перед парнями из гестапо. Перевесит ли она чашу весов на мою сторону? Всё будет зависеть от их предвзятости, от того, что Айхлер передал в своей радиограмме. Забавно: его уже нет, а бумажка, этот донос, наполненный ядовитой ложью «партийного долга», остался. С какой стороны не подойди — мне не выпутаться, зря тешу себя надеждой».
А за стеклом сгущалась белая мгла {36} . Он знал, что это такое, и относился к этому явлению чрезвычайно серьёзно. Видимость ухудшается значительней, чем при самой сильной метели, в белую мглу погружаешься, как в вату. Звуковые ориентиры не действуют и, идя на шум, на самом деле можно идти в противоположном направлении. Возникают оптические иллюзии, размеры предметов искажаются: сугроб кажется исполинской горой, птица — чудовищным птеродактилем.
«Но это ненадолго, слишком уж дует низовка {37} . Скоро начнётся метель. А когда она окончится, придётся снарядить группу для раскопок. Надо непременно откопать трупы тех, кого я успел положить на леднике. Если красные позволят. Интересно, скольких я застрелил, кроме Айхлера? Все они красиво падали, пока не затянуло снегом... Если красные позволят... Теперь придётся допустить возможность окружения и осады. Наше положение весьма затруднительно. Вероятно, они начнут атаку».
— Идите отдохните, обер-лейтенант. Метель даёт нам такую возможность.
«А я должен решать. Судьба не оставляет выбора. Решение... Единственно возможное и, следовательно, правильное. Единственное? Зачем обманывать себя? Есть ещё одно, о котором настоящий солдат всегда должен помнить. Покончить с собой. То ли с помощью ампулы, то ли — собственной пули или же пули врага — это не столь уж и важно».
«Да, свидетелей того, что здесь будет происходить в ближайшее время, не будет. А «Фленсбург»? Они уже идут сюда. Успеют ли? Садист Айхлер, наверное, уже приготовил мне местечко на том свете... — Он представил себе злорадное торжество своих «доброжелателей», фальшивую скорбь на их лицах, бухгалтерское безразличие бумажных «крыс» из партийной канцелярии, закрывающих его дело и передающих его в «саркофаг», — так на их жаргоне зовётся архив, — и ощутил в себе волну яростного протеста. — Нет, я не доставлю им такого удовольствия!»
57
Все молчали. Даже шевельнуться не хотелось. Джафар перевязывал Назарова, которому пуля попала в бедро и застряла в мякоти. Вынимать её пока что не решились.
— Немного справа и выше, и играла бы другая музыка, — мрачно сказал Назаров. — Едва всё мужское хозяйство не отстрелил, гад. Добраться бы сейчас до него, я бы за такие штуки...
Немец, получив пулю от своих (пуля пробила предплечье), враз сник, утратил спесь и превратился
Самому Сиротину автоматной очередью перебило лыжную палку. Вот же ж прошерстил фашист!
«Нет, нам с ними на этом острове не разминуться, — подумал Щербо, каждой косточкой ощущая, как от тепла по телу расходится ломота... — Встряхнуться! И ребят расшевелить. Фомич правильно сориентировался. Прежде всего надо воспользоваться преимуществами нашего нынешнего положения, а о просчётах ещё будет время поразмыслить. Метель только начинается».
— Чего приуныли, лежебоки? Сама судьба позаботилась, чтобы мы поужинали и отдохнули. Давай, старшина, по банке каждому. Экономить не будем, нам здесь недолго киснуть. Хотя, — Щербо прислушался к завыванию ветра, — часов на восемь метель затянется. Ужинать и спать. Дежурить по часу. Первый — Гаральд, — закончил он и взял из рук старшины открытую банку говядины.
Проснулся внезапно, и тело сразу отозвалось упругой готовностью к действиям. Отдохнуло тело... «Который час?» Сознание было ясным, и он ещё раз удивился своей бодрости: «Как в молодости... Сейчас два, выходит, я спал ровно шесть часов...» Прислушался. Вой ветра едва доносился из-за плотно прикрытых ставнями бойниц. «Шабаш ведьм продолжается. Долго ли ещё? Кабы знать...»
В завывание ветра внезапно вплелись новые звуки. Он не сразу понял, что это. Но шум явственно доносился из правого угла, где рядом с рулоном брезента приткнулся окрашенный в белое металлический ящик. Это ожила немецкая радиостанция. В пылу схватки с врагами кто-то свалил её со скамьи на пол. Немного поодаль валялась отброшенная крышка.
До напряженного слуха Щерба донеслась невнятица слов. Опередив Ткачука, он бросился к наушникам.
«Айсблуме»-первый, я — второй, я — второй. Вызываю «Айсблуме»-один», — монотонно бубнил радист. «Метеостанция пытается связаться с базой», — догадался Щербо. Его охватило волнение, причины которого он и сам не смог бы объяснить. Голос, едва пробивавшийся сквозь шум эфира, был далёким, как будто передачу вели не за три километра отсюда, а по меньшей мере с материка, этот голос часто исчезал, словно обессиленный борьбой с враждебным пространством. «Айсблуме»-первый, «Айсблуме»-первый! Я — второй. Слышишь меня? Вызываю «Айсблуме»-один... Докладываю, что в двадцать три сорок нам сдались пятеро красных. Метель загнала их к нам... Их пятеро. Повторяю: сдались пятеро красных. «Айсблуме»-один, я — второй... Сообщаю: Штоттель и Грабовски благополучно добрались до станции, техническая документация в полной сохранности. Повторяю: Штоттель и Грабовски дошли нормально. «Бумаги» у нас... Первый, первый, я — «Айсблуме»-два, слышишь меня?»
Щербо задумчиво снял наушники. Ничего себе... Полминуты — и куча вопросов. Но! Но основной вывод из услышанного: если радиоволны пробились — метели вскорости конец. Вот и подсказка!
— Труби подъём, Сергей!
«Дует где-то метров пятнадцать в секунду, терпимо...»
— Всем приготовиться!
— Ну, вот и чудненько. А то я уже испугался, что ещё и завтракать придётся, — сказал Назаров, но сразу же застонал от боли и прибавил пару крепких выражений.
Через несколько минут все были готовы. Щербо встал перед шеренгой, всматриваясь в лица. Помолчал. Потом сказал:
— Выходим сейчас, в метель. Она закончится очень скоро. Идём тихо, без артподготовки. В общей связке. Немца берём с собой. Сиротин, Жора, отвечаешь за него... Двигаться строго друг за другом. Спиной к ветру не поворачиваться, чтобы не потерять направление. Первым иду я. На подходе к объекту работать парами, автономно. Исходный рубеж каждый знает.
Он посмотрел на Назарова.
— Придётся тебе, Алексей, потерпеть. Старшина поможет. Полчаса продержишься, а дальше...
— А дальше, Батя, будем немца штабелями укладывать.