Черный клевер
Шрифт:
Она родилась в рабочем городишке на дальнем краю Подмосковья, единственный ребенок бывшего военного Алексея Алексеевича Астанина, ветерана афганской войны, которого все знакомые звали не иначе как Лексеич, и его жены Зои, всю жизнь проработавшей продавщицей в гастрономе. Родители жили несчастливо, постоянно переругиваясь и покрикивая друг на друга, хотя до рукоприкладства не доходило. Отец Лоры был человек хмурый и немногословный, и большая часть того, что он говорил, адресовалась его супруге в ответ на бесконечные придирки, а тут уж он выражений не выбирал. Иногда, примерно раз в два месяца, Лексеич уходил в жестокий запой, и несколько дней сидел на общей кухне, опершись мозолистыми руками о колени в спортивных трико, и мутными глазами уткнувшись в пустеющую бутылку. Дом был фабричный, двухэтажный кирпичный барак старой постройки с двухкомнатными отсеками квартир, темной кишкой коридора с тусклой лампочкой, болтающейся на белесом проводе и паутинах,
Лора пропадала на улице целыми днями, чтобы не видеть дрязг и разборок, и водила дружбу с мальчишками. Она наравне с ними участвовала в уличных боях «двор на двор», ходила удить рыбу в пруду за Домом пионеров, шастала по заброшенным корпусам завода и в гараже копалась в рухляди, еще недавно бывшей «Запорожцем», «Москвичом» или «Днепром». В бойкой компании пацанов она была единственной девчонкой, и это как налагало определенные обязанности, так и давало привилегии. Впрочем, привилегиями она не пользовалась, а вот в автомобилях разбираться научилась замечательно и к окончанию школы могла исправить любую поломку – как в чуде отечественного автопрома, так и в иномарке. Пожалуй, единственное, чего искренне не понимали ее приятели, так это увлечения классической музыкой. Кажется, ее Лора полюбила в те достопамятные всей стране дни, когда «Лебединое озеро» из балета Чайковского превратилось в символ ломающейся эпохи. С той поры, идя мимо музыкальной школы, девочка замирала даже от неказистых звуков разыгрываемых гамм, в надежде услышать что-то стоящее, а позже стала забегать к одной из учительниц, чтобы переписать очередную кассету с оперой. Кассеты она покупала в лотке на рынке, там было много зубодробительной попсы, на которую классику приходилось писать вторым слоем.
Словом, этим своим увлечением она сильно выбивалась из общей массы расслабленных подростков, проводивших вечера на площади перед памятником Кирову под однообразные песни из бумбокса. Приятели шутили, что так она отрабатывает карму своего заморского имени. Слово «карма» в те времена тоже было популярно.
Бог знает, где Зоя Астанина отыскала имя для дочери, но Лора считала, что Элеонорой ее назвали в порыве романтическом и довольно бестолковом, и спасибо, если не в честь героини какого-нибудь слезливого романа. В таком случае, родись она на несколько лет позже, вполне могла бы оказаться Изаурой. Лишь много лет спустя она узнала, что имя это произошло не то от греческого «элеос» – «сострадание», не то от провансальско-германского «алие» – «иной». Себя она скорее чувствовала чужой, чем милосердной, но с Алиенорой Аквитанской [3] общего у нее было маловато. Да и навряд ли ее мать знала про Алиенору. Что до чуждости – Лоре всегда приятнее было с приятелями в гараже, чем с собственными родителями. Общий язык с ними так и не нашелся, и обе стороны не особенно старались в этих поисках. Как-то раз в шестом классе, во время ожесточенной хоккейной схватки на льду замерзшего пруда, Лоре прилетело со всего размаха клюшкой по носу. Что-то внутри хрустнуло и сместилось в сторону, и, пока кровь заливала ее лицо вперемешку со слезами, Ванька Пономарев тащил подругу в сторону дома.
3
Алиенора Аквитанская (1122–1204) – герцогиня Аквитании и Гаскони, одна из образованнейших, богатейших и влиятельнейших женщин Европы своего времени, королева Франции и Англии, мать королей Ричарда Львиное Сердце и Иоанна Безземельного.
– Куда? Больница в другую сторону… – прошамкала Лора, едва соображая от боли.
– Мамка твоя дома…
– И что? Она же не врач.
Ей и в голову не могло прийти, что в такой ситуации нужно хотеть увидеть маму. Что обычно дети так делают: ждут родительской ласки или ободрения. Ни на мать, ни на отца особых надежд она не возлагала и привыкла справляться сама.
В трезвые дни Лексеич был с дочерью дружелюбен, хотя и обходился без нежностей. Бывали редкие, реже солнца в декабре, мгновения, когда его глаза теплели, обращаясь к Лоре. Складно говорить он не умел, но и взгляда этого, особенного, мягкого, ей хватало с лихвой. Но чаще отец пропадал на многочисленных работах и подработках – то водителем овощебазы, то охранником в сберкассе, то слесарем. А то и вовсе выбирался на шабашки в столицу и однажды даже привез оттуда красивую розовую заколку, всю в блестках, стразах и крохотных стрекозках. Жаль только, что Лора за день до этого обрезала «лохмы», чтобы сподручнее было копаться в гараже в раскуроченных моторах.
Мать трудилась в гастрономе посменно, и именно благодаря ей в кладовке-«темнушке» иногда появлялись то мешок гречки, то стопка банок сгущенки, то жестянки сублимированного кофе и гранулированного чайного концентрата, а то и палка пахучей колбасы, вздернутая к потолку за бечевку.
Во время учебы в местном пединституте на отделении дошкольного образования Лора постоянно подрабатывала в автомастерской у того же
Лора никогда не думала о себе как о красавице. Этому сильно способствовало приятельское окружение: не с кем было особо сравнивать, и Лора привыкла чувствовать себя самодостаточной. Конечно, никогда ее волосы не были такими пушистыми, плечики такими худенькими, а движения такими плавными, как у Светки Воронцовой, местной примы, но Светка нечасто попадалась Лоре на глаза. А высокий рост и широковатая кость не были проблемой в компании еще более рослых парней. На аппетит она тоже не жаловалась, но свежий воздух и постоянные физические нагрузки сделали свое дело – Лора росла довольно стройной и ловкой. В девятом классе у нее как-то необъяснимо быстро появилась грудь, причинив массу неудобств, когда девушка просто не понимала, как ей справляться с этим неожиданным богатством, куда его приложить. Поначалу она даже туго бинтовала грудную клетку, чтобы изменения в фигуре были не так заметны, ведь она прекрасно знала, как жадно ее друзья обсуждали одноклассниц после уроков физкультуры. Любимой забавой было подскочить неожиданно к одной из них, подцепить резинку бюстгальтера под футболкой, натянуть и отпустить, больно щелкнув бедолагу по спине. Но вскоре Лора наплевала на эти пустяки, а друзья – странно – не отпустили ни одной шуточки в ее адрес. Позже, в те памятные выходные на пономаревской даче, после того как Ванька вдоволь насмотрелся с восторгом на эти мягкие полушария под нежнейшим покровом кожи, Лора с удивлением поняла, что даже гордится своим телом. Оно было с ней в ладу, и ей это нравилось.
Однажды по весне, промозглым ветреным мартом, умер Лексеич, от разрыва сердца. Он пошатнулся во дворе, оперся о трухлявый верстак, ударил себя ладонью в грудь и рухнул на раскисшую землю уже мертвым. Спустя несколько месяцев мать собрала пожитки и отправилась в Одессу, где в хибарке у моря жила ее старшая сестра, тетя Маруся, ухаживающая за престарелым дедом. Квартира досталась Лоре, но к тому моменту дом уже достиг аварийного состояния, равно как и Лорино самоощущение. Ей было непереносимо видеть эту клеенку на столе, трюмо с растрескавшейся полировкой, паутину на швабре в общем коридоре – а больше всего кухню, плитки, кастрюли, щербатую раковину, куда ночью на водопой ходили тараканы, и табурет с круглой дыркой, на котором так долго просидел покойный Лорин папа. Дырку вырезал тоже он, давным-давно, чтобы под Новый год втискивать в нее колючий, затекший смолой ствол елки. Специальной подставки у них никогда не было, каждый год мать вздыхала нерешительно «Надо бы купить, а, Лексей?» – и никто не покупал.
Лора решила, что больше так продолжаться не может, и едва мать позвонила из Одессы, сообщая, что вполне обустроилась, как Лоры в квартире и след простыл. Она отправилась в Москву – куда же еще ехать Подмосковью…
Полгода промыкалась по съемным комнатам – зарплаты детсадовской воспитательницы отчаянно не хватало, а в автомастерских женщин особо не жаловали, даже с такой квалификацией. После очередного отказа Астанина непременно хмыкала про себя: ну да, равноправие в нашем обществе, как же… Все, чем промышляла Лора, – частный ремонт, то тут, то там помогая знакомым, коих было совсем немного, перебирать карбюраторы и покупать нужные запчасти. За одной из них, а именно за новым тросиком для подсоса, она и отправилась в недавно открывшийся автомагазин на соседней улице.
Пахло в магазинчике замечательно, по-родному, резиной от свеженьких покрышек, маслами, полиролью. Так пахнет автомобиль, который только-только сошел с конвейера. Однако из персонала никого не было, прилавок и пункт выдачи позади него пустовали. Лора прошлась мимо стеклянных витрин, оценила опытным глазом ассортимент и осталась почти удовлетворена.
Еще один покупатель озадаченно замер возле стеклянного стеллажа с упаковками стеклоподъемников. Выпятив пухлые губы и наморщив лоб, он переводил взгляд с одной коробки на другую, с одного ценника на соседний. Лоре вдруг захотелось облегчить его задачу.
– Я бы взяла вот эти, итальянские… – Она кивнула в сторону ближайшей упаковки. Мужчина перевел на нее непонимающий взгляд, и лицо, довольно яркое, хотя и с мелкими чертами, приобрело вопросительное выражение. Лора пояснила:
– Стеклоподъемники. Вы же на них смотрите. Вот эти самые лучшие… по крайней мере из того, что здесь представлено.
Мужчина заулыбался, и Лора уловила не то хитринку, не то недоверчивость. Видимо, это потому, что ему вздумала советовать барышня, усмехнулась про себя Лора – и ее словно пришпорили: