Черный кот в мешке, или Откройте принцу дверь!
Шрифт:
— Что еще остается? — продолжала Валька голосом, напоминающим звук несмазанной двери, ведущей в ад. — Должность делопроизводителя? Опять-таки ты рассеянна и забывчива, даже имена клиентов по телефону перепутаешь. И те ошибки, которые некоторые начальники мужского пола простят неопытной девчонке, в твоем случае будут выглядеть вопиюще. Остается ставка уборщицы…
— Ну знаешь! — опомнилась я.
— И то я не уверена, что ты умеешь держать в руках швабру!
— Угу, руки у меня не из того места растут, — согласилась я насмешливо. — С детства мамки да няньки за мной ходили… Валя, ты хоть отдаешь себе отчет, с кем разговариваешь? Я с бабушкой жила, больше никого
— Прекрасно отдаю! — теперь в скрипучем голосе прорезались торжествующие нотки. — Ты и сама понимаешь, что я права! Потому что вот даже в семейной жизни, несмотря на броскую внешность, ты потерпела полный крах! А все из-за того, что и в семейной жизни необходимы ответственность, трудолюбие и сообразительность!
Тут я подумала, что ей-то, в полной мере обладающей всеми этими качествами, в семейной жизни они не помогли. Ясно, что мужики, несмотря на ее видное положение, бегут от ее жуткой физиономии и скрипучего голоса как черт от ладана. А может, все дело в ее непроходимом занудстве? В моем случае, однако, Валентина проявила некоторые человеческие черты — злобу и зависть. Это же надо — завидовать мне со школы! Девчонке без отца, без матери, без денег и связей! Просто патология какая-то! Вот бы Генка Козлов узнал!
— Успокойся, — устало сказала я. — Муженек бросил меня, потому что нашел другую — помоложе и понахальнее. Так что трудолюбие тут ни при чем. Будь здорова, желаю дальнейших успехов в работе!
Если вы думаете, что этот разговор меня сильно расстроил, то глубоко ошибаетесь — после того что устроили муж и Альбина, мне многое стало нипочем. Но до чего же Валентина меня ненавидит! А может, не меня, а всех мало-мальски привлекательных женщин. Казалось бы, каждому свое — кто-то удачно выходит замуж, кто-то делает карьеру, твердо стоит на ногах и так далее.
«Будь довольна тем, что у тебя есть!» — всегда говорила бабушка. Я-то была довольна своей семейной жизнью, да что там — я была просто счастлива и досадную неприятность в виде Альбины с ее капризами и болезнями воспринимала стоически.
Нет, такую зависть надо в себе гасить, а то еще заболеешь…
В одном Валентина права: на карьере бухгалтера можно поставить крест, я и вправду ничего не помню из того, чему училась.
Пойти в поломойки я всегда успею. Да это для меня не выход. Мне нужна хорошо оплачиваемая работа, чтобы можно было снимать квартиру. Потому что о том, чтобы начинать процедуру развода и раздела имущества, я не могла и подумать. Только представить себе, что эти двое вывалят на меня на суде! Да еще наймут адвоката, который докажет, что я вообще ни на что не имею права.
То есть со временем все это придется сделать. Но не сейчас, когда при одном воспоминании о той ночи у меня начинают трястись руки, в ушах стучит паровой молот и в тело вонзаются тысячи иголок.
Какое-то время я перекантовалась у Петюни. Правда, это был тот еще вариант: Петюня по части аккуратности что-то среднее между ангорским хомяком, страдающим тяжелой формой шизофрении, и орангутангом подросткового возраста, и дома у него обстановка, как на складе хозтоваров после девятибалльного землетрясения. Я попыталась было навести там какое-то подобие порядка, но он меня чуть не убил. Оказывается, на тех рваных и скомканных бумажках, которые я вымела из-под обеденного стола, у него были записаны важные телефоны и еще более важные мысли. А гнилая деревяшка, отправленная мной в мусоропровод, — ритуальный жезл шамана северного племени цевен. И вообще, он долго внушал мне, что каждая вещь в его доме лежит на специальном, проверенном временем месте, и переложить ее —
Так что волей-неволей мне пришлось терпеть этот устоявшийся «порядок».
Кроме того, представьте, каково молодой женщине, не совсем еще махнувшей на себя рукой, жить в одной квартире с одиноким мужчиной, пусть даже и родственником! Нет, не подумайте, что Петюня ко мне вязался, он ведь действительно мне брат, хоть и троюродный, но ежедневно натыкаться на него, выходя из ванной, завернувшись в махровое полотенце… согласитесь, это нервирует.
Однако положение мое было безвыходным, и я стоически терпела все эти неудобства. Тем более что Петюня старался помочь мне с работой по мере сил — вот узнал, что на киностудии проходит кастинг, и пристроил меня туда. Я пошла с надеждой, что меня выберут и появятся работа, слава и деньги. И Володька еще очень пожалеет, что так по-свински со мной обошелся.
Возле неприметной двери сидел на корточках маленький тощий человек с полуприкрытыми коричневыми глазами.
— Здорово, Ченг! — проговорил Сидни, остановившись перед дверью.
Ченг приоткрыл коричневые глаза, посмотрел на белого пристальным, немигающим взглядом змеи, приподнял полу куртки, так что стал виден узкий кривой нож.
— Ты с ума сошел, Ченг! — прошипел Сидни, попятившись. — Ты знаешь меня сто лет!
Ни один мускул на лице Ченга не шелохнулся.
Сидни полез в карман, достал оттуда стершуюся монету с дыркой посредине, показал Ченгу. Тот расплылся в фальшивой улыбке, забормотал:
— Задравствуйте, гасападин Лэнс! Как падживаете, гасападин Лэнс! Чито-то вас давно не было, гасападин Лэнс!
Он открыл дверь, и Сидни проскользнул в душную темноту, бросив привратнику мятую пятерку.
Пройдя по темному кривому коридору, где пахло кровью и специями, он толкнул следующую дверь и на мгновение оглох.
В низком зале, тускло освещенном несколькими качающимися под потолком лампами, яблоку негде было упасть. Сотни лиц — желтых, кофейных, нездорово серых, почти черных — сливались в сплошную колышущуюся массу, жующую, орущую, ругающуюся на десятке языков. Здесь были бледные, истощенные лица курильщиков опиума, завсегдатаев китайских притонов и неестественно блестящие, возбужденные глаза любителей гашиша. Но сейчас все они были охвачены одной всепоглощающей страстью.
В центре зала, в единственном ярко освещенном квадрате, бешено наскакивали друг на друга, отступали и снова бросались в атаку два бойцовых петуха.
Бой продолжался уже достаточно долго, и петухи были залиты кровью, как будто уже побывали под ножом мясника. С первого взгляда было видно, что один уже обречен — сбитый на сторону окровавленный гребень, неуверенная походка, а самое главное — тусклые, потухшие глаза, в которых уже погасла воля к победе, к жизни…
Второй петух прыгнул вперед, нанес сильный, безжалостный удар — и зал взорвался криком: бой закончен.
Старый китаец вышел на ринг, прошелся тряпкой, стер кровь, бросил в ведро побежденного — и на ринг вынесли новых бойцов.