Черный Легион: Омнибус
Шрифт:
Будь осторожна.
Ты ничего не понимаешь в том, о чем говоришь, господин. Она никогда не причинит мне вреда.
На одной из стоек впереди колыхалось пламя души — мерцающая белая аура, запятнанная трепещущими прожилками страха. На столе лежал скованный, жалкий в своей слабости человек, который, задыхаясь, молил о помощи. От него несло кровью, потом и стыдом, а аура переливалась полосами продолжающейся агонии. На нем были остатки формы с палубы инженериума.
Гира подошла к пленнику, наблюдая, как человек дрожит на холоде. Тот издал бессловесный
Зверь медленно двинулся по кругу. Гира шла по охотничьим угодьям другого хищника, и теперь инстинкт брал в ней верх над ее же заверениями.
Нефертари была неподалеку. Жилы симпатической связи тянулись между нарушенной болью аурой узника и ее собственной огненной душой, уходя вглубь помещения. Они трепетали, словно нити паутины, слабо озаренные пламенем души.
Гира пошла дальше, двигаясь по психическому следу объединенных страданием душ. Она петляла между столов, свисающие цепи поглаживали мышцы ее спины и плеч.
Вот, перо на полу. Она принюхалась — перо не было ни черным, ни серым, а имело матово-угольный темный оттенок, промежуточный между этими цветами.
В сером пространстве впереди слабо горел огонь души. Ослабленной, истощенной. Вот почему волчица не почувствовала мою подопечную сразу. Нефертари умирала.
При виде нее у меня застыла кровь. Нефертари лежала ничком, наклонив голову, чтобы висок касался пола. Казалось, ее швырнули наземь и оставили там умирать — создание с безжизненными конечностями, окруженное озером темных волос.
Когда волчица приблизилась, чувства Гиры заполнила неземная вонь чужеродной плоти. Смрад замерзшего металла, исходящий от чрезмерно белой кожи, накладывался на пряный насыщенный запах горячей, нечеловеческой крови. Я ощутил жажду нетерпения, сопровождавшуюся горькой слюной, нити которой повисли на клыках волчицы. Близость к любому живому существу пробуждала в Гире голод.
Чужая дернулась и приподняла голову. Наиболее причудливыми признаками того, что она не принадлежит к людскому роду, с очевидностью являлись остроконечные уши, темные крылья и раскосые глаза, однако то ощущение тревожной неправильности, которая всегда видится в несовершенстве чужеродной жизни, исходило от всего в ней. Вплоть до ее манеры двигаться: движения Нефертари были слишком плавными. Она была изящна настолько, что это казалось зловещим и вызывало у меня мурашки по коже.
Глаза моей подопечной были черны, как безоблачная ночь, но нечеловеческое восприятие Гиры фиксировало за остекленевшим взглядом Нефертари лишь тлеющие угли души. Одно из крыльев чужой колыхнулось со звуком переворачиваемой страницы.
— Ты, — мертвенные синие губы Нефертари скривились в анемичной пародии на эмоцию. Ее голос напоминал шипение обнажаемого клинка.
Гира не могла ответить вслух. Челюсти волчицы не предназначались для речи смертных.
Чужая приподнялась на трясущихся конечностях, и у нее изо рта побежал ручеек крови. Ее крылья прижались к спине, трепеща при складывании. Я никогда не смог бы предсказать такую близость между этой парой. Из всех существ на моем корабле они должны были бы ненавидеть друг друга сильнее всего. Я ни разу не чувствовал ничего, кроме настороженного равнодушия, между ними — моими сестрами,
Волчица продолжала приближаться беззвучной поступью. Когда клыкастая пасть прикоснулась к плечу чужой, Нефертари протянула дрожащие пальцы и обняла зверя за шею.
— Я хочу пить, — прошептала она. — Все эти никчемные жизни бессмысленны. Их души слабы, а боль ничего не значит. Сколько бы я ни убила, меня все равно мучит жажда. Но мы могли бы убить Ашур-Кая. Ты и я, Гира. Мы могли бы убить Ашур-Кая. Хайон нас простит.
Теперь чужая прижималась лбом к меху волчицы. Они были достаточно близко друг к другу, чтобы обмениваться беззвучной речью, даже с притупленными чувствами Нефертари.
Нет. Неслышимый голос Гиры был чем-то средним между собачьим рычанием и ревом медведя. Белый Провидец нужен нашему господину.
— Он меня простит.
Да, — согласилась Гира, и я ощутил раздражение волчицы от того, что я воспринимаю посредством ее чувств эту сцену, которая должна была быть тайной. Хайон простит тебе все. От этого убийство Белого Провидца не становится мудрым решением.
Какое-то время Нефертари хранила молчание, держась за волчицу. Я почувствовал… что же я почувствовал? Для меня была бессмысленной идея, будто между ними может присутствовать что-то общее, однако так оно было, и было на самом деле.
— Где Хайон?
Он был с человеком по имени Огненный Кулак. Теперь он готовится присоединиться к нам.
— Он меня запер.
Ему пришлось запереть тебя после прошлого приступа голода твоей души.
Вновь наступила тишина. На сей раз она не просто затянулась, а воцарилась на несколько минут. Никто из них не нарушал ее. Эта честь принадлежала мне.
Воздух разорвало снопом визжащего света, с грохотом ударил ветер. В этой буре вопили погубленные души. Я чувствовал то отчаяние, с которым незримые руки тянулись из ревущей вспышки и с бессмысленным воем вцеплялись в кожу и волосы Нефертари. О, как же им хотелось ее получить. Нерожденные дети Младшего Бога всегда желали ее
Все они разом утихли с тем же громовым звуком, который возвестил об их появлении.
— Нефертари, — произнес я, вложив в одно слово приветствие и извинение.
На мгновение я увидел себя глазами Гиры: громадный силуэт, увенчанный похожим на солнце ореолом едкого золотистого света. Надвигавшаяся головная боль развернулась по другую сторону моих глаз в полную силу, став чем-то горячим и полным ненависти.
Дева чужих поприветствовала меня лишь холодным взглядом.
— С тобой все в порядке? — спросил я, чтобы сказать хоть что-нибудь.
— Я хочу пить, — прошипела она мне, отпустив шею волчицы и поднимаясь на слабых ногах.
— Знаю. Мы направляемся к Галлиуму. Удаление от центра облегчит твои страдания. Ашур-Каю следовало бы выпустить тебя поохотиться и напиться, когда нас брали на абордаж.
— Я хочу пить, — снова сказала она. Слышала ли она меня вообще?
Я шагнул поближе. Полосатый гребень шлема цвета кобальта и полированной бронзы отбросил на темное железо пола уродливую тень.
— Нефертари…
— Я хочу пить, — на этот раз она прошептала эти слова, а не прошипела их.