Черный легион
Шрифт:
— Вас и, возможно, еще нескольких кардиналов, — заговорил Ориньяк, сочтя паузу достаточно длительной для того, чтобы «воспоминание» состоялось. — Коммандос Отто Скор-цени хотят укротить Ватикан, ставший слишком «неудобным» для фюрера. Или для Гиммлера. Что, по сути, одно и то же.
— Значит, это месть Муссолини. До похищения дуче Святой престол все же мало интересовал СД. Муссолини, будь он проклят! Его кровавая рука.
— Люди, которые послали меня сюда, уверены, что вы интересовали СД всегда. Да вы и сами только что подтвердили это. Иное дело, что сейчас ее интерес обрел зловещие очертания. В Рим и к его окрестностям уже стянуты сотни агентов. К тому же у эсэсовцев нашлось немало сообщников в недрах итальянской службы безопасности и просто среди фашистов.
— В этом можно не сомневаться.
— Вот почему люди, направившие меня сюда, считают, что вам следует оставить Ватикан и найти временный приют в Лондоне. Или за океаном. Официально они предложат вам это завтра.
— Уже завтра?
— Они хотят, чтобы к тому времени вы уже были готовы к разговору. Так что моя задача подготовить вас.
— Но позвольте: оставить Ватикан? Мне? Ватикан? Это невозможно. Вы, архиепископ, подумали над тем, как это может быть воспринято кардиналами, курией, всем католическим миром?
— Думал. Да-да, думал. Скажем так: они воспримут это по-разному. Но представьте себе, каким будет авторитет папы, сколь низко он падет, если однажды утром весь христианский мир узнает, что наместника Иисуса на земле похитили и, простите, ваше святейшество, приволокли в бункер фюрера.
— Это было бы ужасно.
— А так мы прикинули, что если ваш отъезд должным образом обставить… Ну там… поклонение святым местам. Внезапное недомогание, с лечением в лондонской клинике. Могут быть и другие объяснения. В ордене христианских братьев, судя по всему, монахи обладают богатой фантазией.
— Значит, в эту акцию вовлечен орден христианских братьев?
— Тот самый, — мрачно напомнил ему архиепископ.
— Им уже все известно?
Папа ухватился рукой за нагрудный крест, словно в порыве отречения собирался сорвать его с себя.
— Монахи ордена приучены молчать. Адвокатами и вниманием прессы они не избалованы. Традиции Средневековья.
«Иисусе Святой, — подумалось архиепископу, — кому я все это говорю?! Известна ли мне хоть тысячная доля того, что знает о нравах монашеских орденов папа римский?»
— Но именно сейчас, зная о том, что мне угрожает, я обязан остаться здесь, в Ватикане, — проговорил он уже не так уверенно, как прежде. Не утверждал, а как бы советовался. — И потом, кто будет организовывать мой отъезд? Кто вас, в конце концов, послал? Только что вы упомянули монахов…
— Они всего лишь посредники.
— В том-то и дело. Могу ли я доверять людям, от имени которых?..
— Один из них явится к вам завтра. Это монах ордена христианских братьев. Бедный, вечно молящийся монах Тото.
— Монах Тото?
Архиепископ не спешил. У него оказалось достаточно времени, чтобы дождаться, пока глаза папы выдадут его: «Постой-постой… Тото?»
— Я не оговорился. Монах Тото. Орден христианских братьев. Ваш нунций, архиепископ Грельяни, должен помнить этого брата.
— Хорошо, я расспрошу Грельяни. Возможно, он действительно вспомнит.
— Так вот, монах Тото появится завтра. Если, конечно, согласитесь принять его.
— Естественно, приму.
— Уверен: он сумеет убедить вас. Хотя бы в том, что вы должны немедленно принять все меры предосторожности. Монах Тото — так он представится… — в последний раз напомнил ему архиепископ Шарден, мстительно улыбнувшись.
Наконец-то он сумел вернуть папе свой тягостный долг.
15
— Это правда, поручик? Вас действительно арестовали за то, что отказались сжечь хутор? Расстрелять хуторян и сжечь его?
— Рашковский растрепался? Провинциальный мерзавец. Мало того, что посадил меня в одну камеру с партизаном. Так он еще и… Вас это не должно интересовать, лейтенант! — вдруг заорал Розданов, поднимаясь и подступая к Беркуту. — Вас это никоим образом не должно интересовать! И не смейте задавать мне вопросы!
— Почему же не должно интересовать? Насколько мне известно, хуторян хотели казнить за связь с моим отрядом. Связь с Беркутом. А вы отказались выполнять этот приказ. Нет, сударь, меня это касается самым непосредственным образом. Не возьму в толк, почему вы решились на этот шаг.
— Не смейте задавать мне вопросы! — пошел на лейтенанта Розданов.
Беркут не мог понять, почему он так возбужден. За дни, которые они провели вместе, в таком состоянии он видел его впервые. Даже после изнурительных многочасовых допросов с избиением Розданов обычно внешне оставался спокойным.
— А ведь в сущности мы с вами пострадали за одно и то же — за сопротивление оккупантам.
— Это-то меня и бесит, господин сталинский комиссар! Ибо не желаю ни страдать заодно с вами, ни сидеть в одной камере, ни, тем более, умирать. Каждый раз, когда я попадаю к этому провинциальному мерзавцу Рашковскому, я требую только одного — чтобы убрал вас из этой камеры.
— Представляю себе рожу Рашковского, когда он слышит ваши просьбы, — обронил Беркут.
— Но, похоже, этот провинциальный мерзавец специально свел нас, чтобы поиздеваться над белым офицером. Да и над вами тоже. Эй вы, ублюдки! — метнулся он к двери. — Я требую убрать отсюда этого комиссаришку! Охрана! — сотрясал кулаками дверь. — Вызвать сюда начальника полиции! Я офицер, я служу рейху и требую, чтобы меня содержали отдельно от партизан!
Беркут отошел к стене, сел на небольшую кучку сена, которая служила ему лежанкой (нар здесь почему-то не было), и медленно размял затекшие под веревками кисти рук, которые все еще казались ему связанными.
Нет, он не страдал от соседства с этим человеком. Наоборот, ему хотелось побольше узнать о Розданове. Поручик Белой гвардии… Кто бы мог предсказать, что судьба сведет его в одной камере с полицаем, до сих пор считающим себя белогвардейцем? Казалось бы, когда это было: поручики, юнкера, Белая гвардия!..