Черный меч царя Кощея
Шрифт:
— А я чёй-то устала, кости ломит, в спину отдаёт, да в боку стреляет эдак нерадостно, — с победной улыбкой развернулась Яга. — Утро вечера мудренее, иди-ка спать, Никитушка! Об моей личной жизни мы-то завсегда потолковать успеем…
Я почувствовал, что меня банально кинули. Однако спорить с моей домохозяйкой не стал, одного взгляда на выгнувшего спину кота хватило, чтобы понять последствия излишнего любопытства. Оно, как известно, губит не только кошек, но и милиционеров.
— Спокойной ночи, — приподнялся я.
— И тебе, сокол ясный, — поклонилась бабка. —
Тому, как я тащил на своём горбу тяжеленного Митяя, можно было бы посвятить целую главу. Два раза он у меня падал, один раз головой, и серьёзно. Три раза мы рухнули вместе, потому что тащить этого бегемота и не надорваться нереально по-любому.
В сенях он у меня просто соскользнул с плеч и на автомате пополз к своей лавке, где на тот момент, как вы помните, спал Кнут Гамсунович. Мите это было фиолетово, но я успел вовремя развернуть его в противоположном направлении. Митя дважды пытался пробить головой стену, потом влезть на нее же спать, потом плюнул и засопел на соломе в углу.
Уф, теперь и я мог дотопать наверх, до своей старой кровати. Уснул, едва коснувшись головой подушки. Просто как будто бы провалился не только в Подземный мир, но ещё на пару уровней ниже. Довольно глубоко, короче. Снов практически не было, только уже под утро, буквально за полчаса до рассвета, я увидел мою Олёну.
Она была очень грустная и почему-то сидела в нашей московской «Шоколаднице», перед ней стоял остывший капучино с опавшей пенкой. Я подошёл к ней, пытался обнять, заговорить, но она всё отстранялась от меня, всё смотрела на дверь, словно кого-то ждала, а я ей был абсолютно неинтересен. Всё становилось сложнее, запутанней, я окончательно перестал понимать, что к чему, когда в двери вошёл сам Леонардо Ди Каприо, бритый наголо, как баклажан, в спортивном костюме с лампасами, и моя жена вдруг бросила на него самый любящий взгляд. Я протянул руку, чтобы встать между ними, и в этот момент меня разбудил петух.
— Ку-каре-ку-у-у! — на совершенно истерической ноте проорал за окном пернатый ангел-хранитель.
Я подскочил на кровати и, может быть, в первый раз в жизни был ему благодарен, а не хотел придушить. Петух надрывался изо всех сил, насколько ему позволяло лужёное горло и его личные понятия о социальной справедливости. Ну, в том смысле, что если петуху взбрело в голову орать в четыре утра, то ничто на свете этого не изменит. Ну, кроме кастрюли, наверное…
— Бабуль? — Я спустился вниз умытый и одетый к завтраку.
— Иду, иду, Никитушка! Вот ужо и кашка крупы гречневой поспела, оладьи с мёдом ждут. А самовар пыхтит, как медведь в берлоге, нас чаем напоить хочет!
— А остальные где? — поинтересовался я, садясь за стол.
— Посла немецкого я ещё до рассвета домой отправила. Нечего ему тут у нас торчать, мало ли чем за то бояре грозить станут, вдруг да у человека хорошего вся карьера коту под хвост пойдёт?
— А Митька?
— В сенях кашу уплетает, — фыркнула Яга. — Он же деревенский, до
Тоже верно. За общий стол нашего увальня бабка пускает редко. «Субординация» в её понимании вещь серьёзная, раз уж царь со своими конюхами за одной скатертью не обедает, так и сыскной воевода до одних щей с младшим сотрудником опускаться не должен.
— По-моему, Митя у нас уже сто лет как член семьи. Без него никогда ничего не происходит. Может, хватит его прессовать?
— Тю на тебя, Никитушка, непонятно чего бормочешь. Энто всё для его же блага! А ты вона не тяни, за ложку берись, дорога-то у нас впереди дальняя-а…
У меня разом пропал аппетит.
— Отправляемся на Стеклянную гору?
— И вот в кого ты такой догадливый, соколик, прям ума не приложу. Я ещё тебе и сказать ничего не успела, а ты уже сам всё знаешь, — всплеснула руками глава нашего экспертного отдела.
У меня появилось лёгкое подозрение, что она надо мной издевается, но глаза Бабы-яги были такими искренними. Я придвинул к себе тарелку и не стал спорить. Бабка, подперев голову руками, присела напротив. Свойственной многим женщинам малопонятной страстью смотреть, как мужчина ест, она не страдала, значит, просто хочет поговорить.
— Ешь, ешь, Никитушка, не отвлекайся. Я сама те всё расскажу. В путь-дорогу дальнюю нас избушка повезёт.
Ага, мысленно отметил я, логично, в ступе мы все трое не поместимся — перегруз.
— К тому ж ещё нам с собой по пути царя-батюшку захватить надобно. Да в случае исхода благоприятного ещё и трёх девиц здоровых. Однако ж и ступу с собой возьмём, она для разведки с воздуха вещь незаменимая.
Тоже разумно. К примеру, надоест мне в избушке бегущей трястись, так всегда можно просто плавно полететь на бабкиной ступе. Управлять я умею, да и на свежем воздухе быть полезно. Осень уже, последние тёплые деньки захватить надо…
— За домом Васенька да Назимка присмотрят. А в городе нам сейчас ловить нечего, придётся на выезде всей опергруппой преступное дело распутывать.
— Согласен, — наконец смог вставить слово и я, отодвигая пустую миску. — Вы выяснили, как нам победить Змея Горыныча?
— Нахожусь в процессе, — неопределённо покривила губки глава экспертного отдела, булькая мне в чай три ложки варенья. Ясно. Я только-только хотел сказать, что такой сладкий не буду, как в горницу вломился Митя.
— Тревога! Вражьё-о!
— В ружьё? — на автомате поправил я.
— Нет, Никита Иванович, именно что вражьё! От слова «враг», «ворог», — обстоятельно пояснил он и продолжил опять на той же истеричной ноте: — Враги наступают, с улицы идёт войско боярское! Четыре дружины, а поперёд всех сам Бодров на белом коне с дьяком Груздевым!
— Оба на одной лошади?
— Да тьфу на вас, Никита Иванович! Чё вы к словам-то цепляетесь? Нешто не понятно, что отделение сей же час лютым штурмом брать будут?
— Бабуль, собирайтесь, нам пора. — Я прекратил пустую болтовню, встал из-за стола, надел фуражку и поправил ремень. — Мы выйдем, разберёмся.