Черный меч царя Кощея
Шрифт:
— На том и в ножки поклонимся, храни господь нашу милицию! — радостно перекрестились гонцы.
Вообще-то со старыми, упертыми думцами такие финты не прокатывали, но молодёжь Митя выдрессировал. У парня оказались неплохие педагогические задатки, был бы украинцем, я б его в прапорщики произвёл! Умеет найти общий язык с гражданским населением.
— Никита Иванович, там энти…
— В курсе, видел. Зови. Что у них там?
— Говорят, по царскому делу государственной важности. Брешут, поди? Может, их взашей,
— Дык зови уже, балабол, — вмешалась Яга. — Совсем застращал мальчонок!
— Никита Иванович, у нас кто глава отделения: вы или Бабуленька-ягуленька?
Ответить я не успел, да и не собирался, честно говоря. Со стола сам собой соскочил круглый пирог с капустой и торпедой полетел Митьке в физиономию!
— Благодарствуем. — Наш младший сотрудник успешно поймал кулинарное изделие и мигом скрылся с добычей за дверями.
— Поди, у Васеньки моего наловчился, — притворно вздохнула бабка, а чёрный кот под лавкой сделал вид, что спит и ничему подобному Митю не учил. Хотя кто бы ему поверил…
— Здравия желаем, батюшка сыскной воевода, — гаркнули двое молодых безбородых бояр, дружно шагнув в горницу. — Дозвольте приказ царский передать?
— Присаживайтесь, граждане, — вежливо предложил я.
Боярские сынки садиться отказались, молча положив передо мной на стол царскую грамоту. Судя по почерку и стилю письма, Горох писал сам, не диктуя писцам или тому же непотопляемому дьяку Филимону Груздеву.
«Никита Иванович, друг сердечный, бросай всё и дуй ко мне! Тема есть. Не придёшь через час, я те башку велю срубить. Ничего личного. Просто настроение такое…»
— Передайте государю, что я скоро буду. — Когда начальство вызывает на ковёр, лучше пойти.
Не то чтобы Горох у нас был так уж педантичен или кровожаден, нет, он скорее вспыльчивый, но отходчивый. Но, с другой стороны, совсем без дел не тормошит, а тут, видите ли, «тема есть». Это он у меня подхватил. Мы тут вообще друг дружку учим, и они современные словечки запоминают, и я скоро старые церковные архивы без переводчика читать смогу.
— Бабуль, у нас там в порубе отец Кондрат сидит. Ну, за драку на базаре.
— Выпустить, что ль?
— Выпустите. Внушение сделайте, и пусть себе идёт. Чем там ему заниматься положено — крещением, венчанием, отпеванием, церковными службами? Вот и пусть неустанным трудом искупает грех перед правоохранительными органами.
— Ладно уж, выпущу, — чуть капризно поджала губки Яга. — А ты тока к царю и назад?
— Да.
— К Олёнке своей не забежишь, что ль?
— Не забегу. До вечера времени нет. — Ложь наша «бабка-экспертиза» видит на раз, а вот полуправду может и пропустить. — О, чуть не забыл! Еремеев к отцу Кондрату дьяка отправил. Так вот, его не выпускать. Опять лается, как собака…
— Охти ж мне, ничему его жизнь не учит, — завздыхала моя домохозяйка, и мне удалось быстренько сбежать.
Телегу готовить долго, верхом на Сивке-Бурке тоже чревато, она у нас скотина с настроением, так что лучше пешком. Погодка хорошая, пройдусь с удовольствием.
— Митеньку с собой возьми! — прокричала мне вслед Баба-яга, высовываясь из окошка.
— Кстати, да, — подумав, кивнул я.
Если он увидит, как отец Кондрат выходит на свободу с чистой совестью, не миновать нам ещё одного мордобоя уже на территории отделения.
Я попросил Еремеева приглядеть тут за всем, свистнул Митьке, чтоб шёл за мной, и направился за ворота. Прогулки по шумному Лукошкину всегда полны экстрима, вот сколько раз ни иду через Базарную площадь, а скучать ещё никогда не приходилось. Народ у нас такой, всех не перевешаешь…
— Ба-а, гляньте, люди добрые! Идёт и в ус не дует, морда бесстыжая, — начала первой какая-то тощая тётка с корзинкой куриных яиц под мышкой. — И как тока бесстыдства хватает на улицу днём выходить да святого человека за бороду носом в квашеную капусту тыкать?!
Уф… это не про меня, это про Митю. Его косяк, пусть сам и огребает. Я чуть ускорил шаг, чтобы не подумали, что он со мной.
— И не говори, Евлампевна, — поддержал кто-то из скобяных рядов. — Недавно мужика моего заарестовать хотел, дескать, вожжи у него плохие, рвутся на раз. Да и порвал товару на пять рублёв с копейками! Чтоб его опосля этого громом убило, куды тока Господь смотрит…
Я с невольным уважением обернулся к нашему младшему сотруднику. Вожжи не каждая лошадь порвёт, а Яга всё ещё считает, что мы «парнишечку недокармливаем»…
— А у меня телегу перевернул, дескать, она в угоне числится. Я ить долго терпеть не стану, в иной раз кликну кумовьёв, мы ему ту же телегу на башку наденем!
— Вчерась свежего пива бочку выставил, так от этот охальник милицейский остановился, попросил нюхнуть для проверки крепости. Пить не пил, врать не буду, но нюхнул столь знатно, что пиво теперь не шибает ни хрена! Весь дух спиртной в себя унюхал и ушёл, хоро-о-оший, вприплясочку-у…
— Ой и чё ж все так прям и напали на бедолагу-то?! С зятя моего, пьяницы, обещал самолично подписку о невыезде взять. Тот тока первое слово и понял, до сих пор в сарае сидит, правой рукой крестится, левой причинно место прикрывает!
Последнее, кстати, можно было даже записать в плюс нашему бармаглоту. Методы у него не всегда конституционные, энтузиазма порой через край, но если результат положительный…
— Митя, на тебя люди жалуются, — напомнил я, когда мы прошли базар и выбрались на относительно спокойную улицу перед царским теремом. — Мить, чего молчишь?
— А? Вы спросили чё? — Он наткнулся на мой взгляд и прекратил разыгрывать птицу глухаря. — Да кому вы верите, Никита Иванович? Мало ли чего, бабы глупые…