Черный меч царя Кощея
Шрифт:
— Никита Иванович, а вона и наши, — радостно взвыл Митяй, вставая на задние лапы и махая высунувшемуся из окна дьяку.
Филимон Митрофанович делал страшное лицо, что-то кричал, ставил руки крестом и в общем-то именно своим неадекватным поведением спас нас от верной гибели.
— Поворачива-ай! Засада-а-а! Ша-ма-ха-ны-ы!!!
Ох, а вот о таком повороте сюжетной линии мы не договаривались.
Нам навстречу, уже не скрываясь, выскакивая из перелеска, неслось не меньше сотни грозных азиатских всадников на низеньких степных лошадях. Свернуть по бездорожью значило
Но и ударить по врагу всей массой, как по змеёнышам, тоже было невозможно: опытные в военном деле шамаханы просто обошли бы нас со всех сторон и расстреляли из луков. Осталась бы посреди чиста поля брошенная Емелина печка, а на ней два «ёжика», утыканные стрелами.
Положение спас Митя. И не потому, что такой уж сообразительный, а просто инстинкты звериного тела взяли верх. Серый волк запрокинул голову к уходящему солнышку и протяжно завёл прощальную песню…
Не знаю, так или не так пел вожак Акела у Киплинга, но душераздирающие нотки волчьих переливов мгновенно отозвались генетическим сигналом опасности в лошадиных мозгах. Мите ответили ещё два, три, шесть волков со всей округи, и уже под их дружным хором шамаханские кони встали на дыбы, поскидывали на фиг верещащих всадников и бросились наутёк во все стороны!
— Кавалерии можно не опасаться, — вытирая со лба холодный пот, пробормотал я. — Идём на избушку. Если кто попрётся на абордаж, кусай его за нос без жалости!
— Яволь, герр полицай, — бодро рыкнул Митяй.
Вот научился же исполнять, а не обсуждать, удовлетворённо подумал я. Надо почаще его в Немецкую слободу отправлять, результат налицо.
Я встал у трубы, как на капитанском мостике, и минут через десять мы уже затормозили у избушки. По ходу движения в нас шесть или семь раз стреляли, но впопыхах и неудачно. На печь полез всего один безумный шамаханец, решивший поизображать легендарного героя.
Митяй цапнул его за руку с копьём, поймал, стянул штаны, отшлёпал тяжёлой волчьей лапой и в таком виде пустил мельтешить голым задом на природе. Если остальные это видели, то, разумеется, решили не лезть, а осуществить тактическое «выравнивание линии фронта». То есть просто позорное отступление.
Правда, ещё парочка шамаханских разведчиков спрыгнула с крыльца, сразу после чего на пороге возник грозный мститель думского приказу, размахивающий ногами, как лось копытами.
— Пошли вон, собаки! Вон из чужой хаты, прислужники фараоновы, Навуходоносоры косоглазые, Рамзесы отпирамиденные, Нероны филистимлянские, гусли вам под копчик!
Потом дьяк обернулся, сделал вид, будто только увидел нас, и демонстративно выпятил петушиную грудь, словно только что в одиночку выиграл Куликовскую битву.
— Ох ты ж, вот и милиция родная подоспела. Когда надо, так нет её, не дождёшьси! А стоит честному гражданину самому с преступными злодеями разобраться, дык они сразу тут как тут, набежали на готовенькое! Где ты опять шляешься-то, сыскной воевода?
— Куси, Мить.
— Эй, эй, эй, вы чего?! — Дьяк мгновенно сменил тон. — Совсем шуток не понимаете, что ли? Угрожают ещё… А я тут… может… живота не жалеючи…
— Олёна! — позвал я. Сердце замерло… — Где она?
— Увели, поганцы, — сквозь зубы бросил дьяк Груздев. — И чтоб ты знал, сыскной воевода, не особо-то она и сопротивлялася. Василиска толстая и то громче орала да брыкалась. А твоя сама пошла!
Я поднялся в избу, бегло осмотрел помещение и почувствовал, что земля вновь уплывает из-под ног. Мне слишком хорошо был известен авантюрный характер моей милой супруги, чтобы поверить в тот наивный факт, будто бы она безропотно пошла, как овечка, куда повели.
Если уж она сама отправилась с шамаханами, значит, это могло быть только одно — Олёна решила лично разобраться с Кощеем. Глаза в глаза, один на один, лицо в лицо, просто подобравшись поближе, на расстояние прямого удара ножом…
— Дура, — тихо выругался я.
Конечно, она у меня очень храбрая, обучена драться, не боится получить пару синяков и умеет настоять на своём. Но даже приблизительно поверить в то, что ей удастся причинить сколько-нибудь серьёзный вред Кощею, ох…
Олёна у меня девушка горячая, импульсивная, но своего бывшего хозяина она знает как облупленного. Нет, не будет никто бросаться на Кощея с целью задушить его, зарезать или выцарапать глаза. Он слишком опасен и убьёт, не задумываясь ни на миг!
И я точно знал, что ему доставит удовольствие любая попытка нападения, лишь бы сломать тонкую шейку бывшей бесовке в порядке законной «самообороны». Просто из банальной мести за то, что она ушла от него и вернулась к людям. Олёна не может этого не понимать. Тогда почему же?!
— Да просто потому, что любит тебя, — сам себе сказал я, наконец-то признавая очевидное.
Она элементарно боялась, что если останется здесь, то её жизнь могут использовать для того, чтобы убедить меня сдаться шамаханам. Предпочла рискнуть собой, но не ставить под удар меня.
Моя жена знает, как играть с Кощеем Кирдыкбабаевичем на его же поле, а значит, и он не станет сразу её убивать, дождётся меня, усилив свои позиции на переговорах. Если теперь у него в плену Баба-яга, Маняша и Олёна, у меня нет другого выхода, кроме как приползти к нему на коленях с поднятыми руками…
— Ну это его мнение, — на миг призадумался я, поскрёбывая отросшую щетину на подбородке. — Время к ночи. Мы не пойдём по темноте на Кощея, пусть подождёт, понервничает, плохо поспит. Утром пообщаемся на свежую голову. А сейчас…
Дьяк и Митя сидели рядышком на печке, любуясь закатом. Мирно, лирично, пасторально, но, думаю, у нас на сегодня другие планы. По крайней мере, на сегодняшний вечер.
— Общий сбор, — скомандовал я, выходя на крыльцо. — Филимон Митрофанович, сможете оказать помощь милиции?
— Дык энто смотря чё делать, чё мне за это будет и как уговаривать станешь…
— Нужно просто посидеть в бабкиной избушке, посторожить помещение. Не очень трудно?
— А энто уже как поглядеть, — начал выкобениваться дьяк. — С каким коленкором подойти, с какого боку под подол заглянуть. Вот ежели, к примеру, вдруг…