Черный огонь. Славяне против варягов и черных волхвов
Шрифт:
Даже волхвы Ратень и Тутя в очередь приходили из леса, посмотреть на него. Тоже садились рядом, отставив рогатые посохи, подвернув полы длинных, украшенных знаками-символами рубах с нашитыми внутри и снаружи оберегами. Слушали его, загадочные и молчаливые, как всегда. Потом опять уходили, не сказав ни слова. Тоже, понятно, не торопились, еще обдумывали свой приговор этому человеку.
В общем, прижился среди родичей Федор, человек Христов.
Сельга, краса моя, часто ходила слушать его. Скоро я заметил — под
Не чудо, конечно. Сельга, зарница моя ненаглядная, кажется, и в мертвом может разбудить игру семени. Так ведь как разбудит, так и макнет потом в ледяной проруб по самые уши, она такая, кто из наших мужиков не знает? Кто не пытался подкатить свои яйца к ее гнезду, пока она еще была свободной? Да и потом бывало, уж я-то видел, брал на заметку, кому потом ноги из жопы по одной дергать…
— Что это Федор так на тебя глазеет все время? — сказал я ей как-то словно бы невзначай.
— Хочет меня, — ответила она спокойно. — Боится этого, но хочет.
— А ты его? — спросил я напрямую, сглотнув неожиданный комок в горле.
Всегда так было — бабе скучно с одним мужиком. Как и мужику с одной бабой становится скоро скучно. Конечно, у родичей в обычае не сдерживать себя, когда подопрет семя. Затем и гульбища на Купалу устраивали, чтоб не было никому обиды, каждый получал кого хочет. Но Сельга даже девкой в них не участвовала. Я тоже теперь. С тех пор как взял ее под свою руку — не до игры стало. Попробовал как-то с одной, взыграло во мне, было дело… И тут вдруг синие, осуждающие глаза сами собой возникли перед мысленным взором, как по наваждению. Всю охоту враз отбило. Больше и пробовать не пытался. Точно, наверно, по наваждению…
Чародейка она, моя Сельга. Не зря с ней даже мудрые волхвы говорят на равных, а старейшины ее слушают. Велень, злой языком, как крапива, сказал как-то, а ну, мол, Кутря, напомни мне, кто у вас в избе князь, что-то я запамятовал? До сих пор помню его ехидные слова…
Все так… Но, обратно сказать, всегда знал и до сих пор знаю, потеряю ее — и сам себе уже буду не нужен, ни жизнь будет не нужна, ни почет. Я так рассуждаю: когда двое вместе — кто-то один всегда любит крепче, даже в лесу двух одинаковых пеньков не найти. А второму, значит, больше терпеть. Так суждено, значит, если вдвоем…
Сельга моя…
Она глянула на меня лукаво. Тряхнула темной волной волос, прихваченной поверху оберегом-повязкой собственной вышивки. Прищурилась, словно прицеливаясь из лука.
— Чего ты вдруг взволновался-то, князь?
— За тебя, княгиня, — честно ответил я.
— А когда ты Весю в кусты манил, что тогда было? Не волновался?
— Да не было же ничего! — тут же оправдался я.
— Неужто?
— Да точно тебе говорю…
— Я знаю, что не было… — многозначительно сказала она.
Конечно, кудесница… Чтобы скрыть краску смущения на щеках, я притянул ее за плечи к себе, зарылся носом в густые, пахнущие медвяными травами волосы.
— Я его понять хочу, Федора, — серьезно сказала она через некоторое время.
— Новое дело, чего его понимать? — отозвался я. — Ходит, про бога своего рассказывает, клятву тому исполняет, чего непонятного?
— В Федоре, конечно, ничего непонятного нет, — сказала она. — Он глуп.
— Как так? — удивился я от неожиданности. — Вон он как красиво слова плетет, все заслушались…
— Плести он умеет. А все равно глупый, — подтвердила Сельга. — Понимаешь, есть люди, что мыслью, как соколом,стремятся взлететь повыше, чтоб увидеть дальше. А этот сел на трухлявый пень, как ворона, и думает, что смотрит вдаль. Вдолбили ему в голову одну мысль, и ничего другого, кроме нее, он уже не понимает. Значит, глуп!
Сравнение с вороной меня позабавило. Я и сам его так же сравнивал. Хотя иногда я не мог понять ее слов, даже и не пытался. На то она и видящая, что все по-другому видит, смотрит, как сквозь землю и через тучи. Чего пенять, знал об этом, когда брал ее за себя. Догадывался, каково будет мужу при такой бабе. Теперь хлебай не хочу…
— Мне другое интересно, что у него за плечами да за спиной, — продолжила она.
— А что там? — озаботился я.
— Сила за ним, я чувствую. Не наша сила, другая…
— Черная сила? — нахмурился я. Правы, значит, мудрые старики в своих постоянных предупреждениях.
— Нет, не черная. Но другая. Большая.
— Так это бог его, надо думать, — догадался я. — Он у него за плечами и за спиной.
— Я про это и говорю. Его бога Христа я и хочу через него увидеть. Как из большой слабости вырастает большая сила?
Нет, я опять не понял. Но я тоже решил про себя присмотреться к нему внимательнее. Зачем он здесь, чего хочет и о чем умышляет?
Я — князь, я должен знать, от какой напасти защищать род.
7
Сельга знала: стоит ей сказать слово — и бродяга Федор, Христов раб, снова отправится по реке. Добро если уплывет по чести, свободным и с веслом в руке. А то, к радости Водяного Старика, может отправиться и спутанным с головы до ног, каким нашли. Уж тогда вредный старик позабавится над ним вволю, прежде чем утащить к себе в глубину, он любит такие подарки.
Сельга даже понимала, рано или поздно ей придется сказать это петушиное слово, пробуждающее родичей к действу. Но медлила.
Федор был ей интересен. Нет, не лицом, не плодородной силой, как решили бы языкастые бабы, которым все одно, о кого тесать языки. По-другому он ее интересовал, как, бывает, завораживает все новое и незнакомое. Его сказки о дальних странах, где она никогда не была и, наверное, уже не будет, тревожили ее даже во сне. Словно сонный дух Баюнок тоже слушал бывалого человека и собирал себе в котомку кусочки его причудливых россказней. Потом показывал ей…