Черный Пеликан
Шрифт:
Стелла опять вздохнула, отняла руку, сбросила одеяло с плеч и вытянулась рядом со мной. «Обещай, что ты меня не выдашь, – прошептала она мне в ухо, щекоча дыханием. – Мне тогда будет плохо, ты же не хочешь мне зла?»
«Ну конечно, обещаю, – сказал я нетерпеливо. – Говори, что они замыслили, что происходит?..»
Стелла стала рассказывать, запинаясь и подбирая слова. Чем больше она говорила, тем сильнее мне хотелось смеяться над собой, расписываясь в собственной слепоте, но я слушал молча, боясь спугнуть ее сбивчивый шепот, зная, что тогда уже не добьюсь от нее больше ничего. Понемногу, она поведала мне всю историю от начала до конца, точнее, ту ее часть, которую знали она и Сильвия.
«Гиббс и эти двое, они торгуют сонной травой, – шептала Стелла чуть слышно, словно боясь соглядатаев, засевших в растрескавшихся стенах. – Привозят им ее другие люди, я про них даже и знать не хочу, а эти тут забирают и доставляют в город. За сонную траву, сам знаешь, могут дать на всю катушку, и в М. полно полицейских и сыщиков переодетых, только там уже не Гиббс орудует, городская полиция ему не страшна. Но сюда, в дюны, их тоже порядочно отряжено, многие места под наблюдением, особенно те,
«Да, но я-то тут причем? – перебил я ее. – Я ж в этом не смыслю, даже и деньги мне не нужны, зачем им со мной возиться? А если я возьму и струшу или, скажем, захочу в долю войти или выдать их потом?»
«Глупый ты, – улыбнулась Стелла, – в долю войти, кто тебя пустит?» – и помолчала еще, а я больше не перебивал, терпеливо ожидая разъяснений.
«Ты тут при том, что без тебя им требуемое не забрать, – заговорила она наконец. – Не то чтобы прямо без тебя лично, но без таких, как ты – ничего тут не знающих, которых вокруг пальца обвести – раз плюнуть. Ведь Гиббс потому и держит все в руках, что траву забирает там, где никто другой не рискнет. Есть место, куда полиция не суется – туда все равно никто не ходит, а на лодке там пристать – легче легкого, и ни одной человеческой души вокруг… Ты, наверное, уже понял почему: да, они там то ли живут, то ли кормятся – это их место на несколько миль, и его все обходят стороной еще за многие мили, чтобы случайно не набрести. Местные все знают и про Гиббса знают, что с ним лучше не связываться, так что местных туда не заманишь. Вот Гиббс и находит таких, как ты, туристов любопытных, и тащит их за собой, чтоб была этим, – Стелла приблизила губы вплотную к моему уху и выговорила еле слышно: – ‘черным пеликанам’ – забава, пока другие занимаются делом. Потому что, Гиббс говорит, если уж им кто один попался, то других они нипочем не тронут, у каждого, говорит, свой шанс или свой час, но всякий раз лишь у одного кого-то. Так что, если найти, кого первым послать, то тогда уже всем остальным дорога открыта – вот тебя и пошлют, за этим и взяли…» – Стелла отвернулась, нашарила сигареты внизу около кровати и закурила. Я лежал и молчал, не двигаясь, переваривая услышанное.
«Ну хорошо, Кристоферы понятно, им поклажу тащить туда и обратно, а вы-то с Сильвией зачем?» – спросил я ее потом, тоже взяв сигарету и жадно затянувшись.
«Ну ты совсем непонятливый, – удивленно сказала Стелла, всплеснув руками. – Мы тут по твою душу, чтобы ты потом послушался и не брыкался, ведь тебя же туда не потащишь силком, ты можешь лечь лицом в песок и все, толку от тебя ничуть, я бы так и сделала на твоем месте. Вот Гиббс с Сильвией и придумали трюк – оставляют не тебя одного, а с нами вместе, чтобы увильнуть не мог. Ведь кто-то же должен достаться им, – Стелла опять чуть слышно и невнятно проговорила кому, – а если не ты, то значит кто-то из нас, ну и Гиббс уверен, что такие как ты нипочем не допустят, чтобы женщины страдали слабые. Сами на себе, он говорит, рубашку разорвут и побегут на подгибающихся ногах туда, где опасно, хоть какая от них защита, если разобраться – кроме, конечно, нашего конкретного случая. Так что мы – это чтобы подстраховаться, чтобы уж точно знать, что никуда ты не денешься, поняв, что повязан по рукам и ногам. Потому мы и в постель с тобой ложились – для полноты картины, чтобы, когда выбирать придется, не случилось у тебя внезапных прозрений. Тут Гиббс верно рассудил, – с непонятной злобой прибавила она, – такие, он говорил, идейные, они вас ни за что не бросят, все на себя возьмут, думая, что головы-то у вас от них закружились, чему постель – самое непременное доказательство… Я, признаться, в первый раз не поверила в такую чушь, но потом увидела сама – работает, прав он был. И с тобой бы сработало, – она презрительно сузила глаза, прикуривая, на мгновение выхваченная из темноты огнем зажигалки, – сработало бы, как по маслу, если бы мне самой вдруг не стало противно… Теперь не знаю, что ты сделаешь, только меня не выдавай, я не заслужила».
«Я тоже пока не знаю, – сказал я примирительно, – завтра подумаем», – и хотел обнять ее, заслонившись от всего ее телом, что пахло миндалем, сладостью и тревогой, но Стелла отодвинулась порывисто. «Еще чего – подумаем, – она была искренне уязвлена. – Думай сам, я тут ни при чем, у меня своих проблем хватает!» Я не стал спорить и закрыл глаза, вдруг почувствовав себя очень уставшим, а еще через минуту уже видел сон, где огромные обезьяны танцевали танец, взгромоздившись одна на другую, и где не было ни Гиббса, ни Юлиана, навсегда исчезнувших из моей жизни, а был остров, сплошь покрытый высокими пальмами, узкая полоса берега вдоль моря, гладь бухты и желтый песок, блестевший все сильнее и сильнее, раздражая сетчатку и не давая сосредоточиться ни на одной мысли.
Проснулся я поздно. Стеллы не было рядом, яркий солнечный луч, отражаясь от никелированного кофейника, светил прямо в глаза. За окном опять свистел ветер, требовательно и надрывно, будто желая завладеть сознанием тут же по пробуждении, враз возвращая из мира неторопливых призраков в грубую суету, где нет милосердия к нерасторопным. Я долго лежал на спине, слушая визгливые гаммы, и думал о том, что вот опять кто-то влечет меня за черту понятного, куда я и сам стремился сунуть нос, но теперь, когда толкают насильно, что-то во мне противится, и страх проникает из ниоткуда, хоть я и не знаю, чего бояться, потому что никто не может предсказать, что случится там со мной. Было ясно одно: буря, что грезилась, подступает неотвратимо, и первый шквал уже совсем близок. На ум вновь пришли рассказы Стеллы и ее восхищение этим мерзавцем Гиббсом, ее слова об отметке и о невозможности вернуться назад, что вовсе не пугают, когда слышишь их, не примеряя к себе, но обдают внезапным холодом, когда понимаешь вдруг: это про тебя – и начинаешь судорожно перебирать детали теперешней жизни, цепляясь за них, как за соломинки, чтобы еще и еще раз спросить себя – как мне тут? можно ли сбежать навсегда?
Впрочем, кто, кроме Стеллы, сказал мне, что возвращение невозможно? Никто не говорил, ободрял я себя, а Стелла – откуда ей знать, вон и Гиббс вроде живет вполне обычно, так же, как до того, поди разбери, в чем состоит перемена. Но что-то охолаживало внутри, не допуская маленькой лжи самому себе, возражая, что Гиббс – никакой не контрпример, а самое что ни на есть прямое доказательство, раз взглянув на него, уже не обманешься. Все равно, один случай – это не вся картина, – говорил я себе упрямо. – Кругом лишь слухи и ни одного надежного мнения… – а потом опять, незаметно для себя самого, сбивался мыслью на лихорадочные воспоминания, словно примериваясь к прощанию с ними, оказавшимися бесполезными теперь и, наверное, вовсе ненужными там, куда меня затягивают, почти не давая шанса отступить.
Отступать, кстати, я не собирался, так что шанс, мизерный или нет, был мне ни к чему. Я лежал, размышляя, перескакивая мыслью от прошедшего к будущему – от столицы и Гретчен к Сильвии и Стелле, от Юлиана к Гиббсу, от своего секрета к секрету чужому, впутавшему меня в свое хитросплетение – и чем больше я думал, тем невозможнее представлялась сама суть отступления, тем призрачнее становились нагромождения причин и следствий, намерений и упорств, еще недавно связанных воедино и неразрывно сцепленных, так что, казалось, они-то и образуют сложную ткань существования, тогда как на деле –они лишь химеры, наспех призванные объяснить необъяснимое. Это не я заманивал Юлиана в свои сети, чтобы подстеречь и уничтожить, он сам заводил себя в тупик, не ведая, что движется по кругу. Это не Гиббс увлекал меня туда, где правит неизвестность, способная расколоть надвое любую жизнь – все мое прошлое, понимал я теперь, исподволь готовило ту же ловушку, подсовывая вопросительные знаки в конце казавшихся безобидными фраз, провоцируя бессмысленностью, в которой так хотелось видеть множество смыслов, распаляя воображение и скрадывая коварно те границы, за которые его не следует выпускать. Знал бы заранее – мог бы поостеречься, но теперь поздно, нужно делать свой ход, а правила – правила беспощадны.
Но, право, мне ли было к этому привыкать? С чем, с чем, а с беспощадностью правил, писаных или нет, я был неплохо знаком. Главное, что итог все равно не предскажешь, а любопытство неминуемо возьмет вверх, так что, чуть подвернется случай, рука сама двинет фигуру, не обращая внимания на занудные предостережения о глупостях, которые кончаются плохо. И теперь я готов был рисковать вслепую и делать глупости, как бы они ни кончались, назло желающим предостеречь и, заодно, наперекор всем вопросительным знакам. Лишь только бесцеремонный луч вырвал меня из сна, я почувствовал, что у меня в голове есть план, родившийся там сам собой, простой и ясный, вооружившись которым можно было бестрепетно глядеть в глаза надвигающемуся дню. Все складывается не так уж плохо, – убеждал я себя, гоня прочь назойливый шепоток неуверенности, – те, кто хотят меня использовать, видя во мне лишь инструмент, не подозревают даже, что играют мне на руку. Пусть ведут меня, куда хотят – я прикинусь послушным, не подавая вида, что знаю о подвохе, но когда дойдет до главного, до решающего шага, им придется с удивлением признать, что и я замыслил кое-что, и у меня есть намерение, в котором другим отведена подыгрывающая роль. Им хочется укрыться мной от опасности – хорошо же, я укрою их от опасности, но только не в одиночку, тут они просчитались на пару-тройку ходов. Кому-то еще придется разделить эту участь – пусть страшась неизвестности, как и я, но понимая ее лучше меня, умея примирить меня с ней – своим примером или просто присутствием тут же рядом. Мне нужно иметь кого-то под боком, обремененного тем же человеческим естеством, пугающегося, когда стоит пугаться, и лишь усмехающегося, когда бояться не стоит, молящего о спасении, когда участь невыносима, цепляющегося за мой локоть, когда и любому хочется вцепиться в кого-нибудь, чтобы убедиться: да, мне ужасно, но я не один. Я хотел туда, к тем, о которых Стелла говорила, боясь назвать словом, и я не боялся этих слов, зная, что все равно не смогу отступить, но мне нужен был кто-то, решившийся вместе со мной, и этим кем-то мог стать только Гиббс, нельзя было представить никого другого.
Да, я решил заставить Гиббса пойти со мной вместе. Подробности вырисовывались смутно – я отдавал себе отчет, что его-то очень непросто склонить на что-либо силой, тем более, что преимущество явно не на моей стороне: два Кристофера будут серьезным препятствием, да и сам Гиббс способен справиться с любым, не то что со мной. «Гиббс тебе не по зубам», – говорила Стелла ночью, и я знал, что она права, но я знал также и то, что нет ничего невозможного, если очень хотеть и употребить толику решительности, тем более, что никто ее от меня не ждал. Как и в случае с Юлианом, создавая свой секрет, который теперь потерял первенство, я так и не смог продумать всех мелочей, лишь представляя отрывочно себя с револьвером, направленным Гиббсу в грудь, свой краткий, но внятный монолог, к которому, я надеялся, нельзя будет не прислушаться, и который сразу должен расставить все по местам. В конце концов, никто ничего не теряет, – мысленно доказывал я им всем, – мы с Гиббсом вернемся вместе, и я помогу им с поклажей или же пойду своей дорогой, не вспоминая более о них и не мешаясь у них на пути. Мы будем квиты – они используют меня, как смогут, и я получу от них свою пользу, не встревая в дела, что меня не касаются, но не умея при том удовлетворяться ролью бессловесной наживки. Они должны понять, что это единственный выход – никто ни на кого не затаит зла и не будет потом искать удобного случая для мести – а если не поймут, то я уж постараюсь их убедить.