Черный Пеликан
Шрифт:
«Еще раз за встречу», – я сделал глоток и тут же, не медля, полез во внутренний карман своего новенького костюма, достал лист бумаги, сложенный вчетверо, развернул и положил перед Юлианом. Тот немедленно уставился в него, не меняя при этом позы и лишь скосив острый прищур. «Вот и картинка, – объявил я торжественно, – а на ней – все, что нужно для дальнейшего понимания. Конечно, так сразу не разберешь, но картинка не одинока. К ней еще прилагается рассказ, как ко всякой стоящей вещи, особенно нарисованной или вылепленной с натуры. Эта не с натуры, хотя кое-что можно и узнать – пусть лишь схематично, как на чертеже, но и голая схема зачастую чрезвычайно помогает делу, хотя бы просто фиксируя на предмете блуждающий глаз. А за ним и блуждающий ум, блуждающую мысль – ибо нет ничего опаснее для любого дела, чем заплутать мыслью и очутиться внезапно вовсе не там. Вот смотри…» – и я стал водить пальцем по листку, разъясняя несколько оторопевшему Юлиану, как на нем представлена местность: город М. неровным пятном, океанский берег волнистым контуром, между ними – сыпучее месиво мелких точек, обозначающее дюны, и над точками – широкое полотно, бетон и сталь, гордость моей фантазии, бесстрашно выпущенной на волю.
«Вот она, магистраль, –
«Представь себе скитальца, что въезжает в город М., не имея ни планов, ни отчетливых целей, – говорил я, постукивая пальцами в такт словам. – Он бездомен, он безработен, мосты сожжены, и связи обрублены одним махом. Почему так случилось? Не будем углубляться в незначимое, согласимся на том, что захотелось стать другим, и некому было остановить, так что – порыв, смятение, побег. Заявление на стол, как напомнил сегодня ты сам, прощание наспех, и ничьих безутешных слез. Таким вот образом объявляется он в этом городе, о котором знает исключительно понаслышке и не имеет в знакомцах ни одной живой души, и начинает обживаться, не представляя пока что, для чего ему город, и для чего городу он. Весьма безрадостное начало, впереди маячат тупики и безденежье, и надежды никакой. Того и гляди, все кончится бесславным возвращением и новым витком неудач, но вдруг скитальцу улыбается судьба – той самой своей нечаянной улыбкой, которую все ждут денно и нощно –улыбается очень скоро, чуть ли не на следующий же день, и самым к тому же неожиданным образом!»
«Представь себе: вечер, людное кафе, – продолжал я вальяжно. – Я сижу и потягиваю коньяк, наслаждаясь одиночеством, которое вот-вот уже, чувствую, начнет приедаться. Все вокруг спокойно и мирно, провинциально и скучно, но вдруг – нате вам, безобразная сцена. Откуда-то появляются молодчики в черных куртках – трое или четверо, я даже не разобрал – столик рядом со мной опрокидывается в момент, двое мужчин пятятся к стене, ну и – крики, ругательства, первая кровь… Как-то все завертелось, и я чуть ли не в самой гуще, а потом – вижу, как в замедленной съемке: кто-то в черном тащит из кармана железную цепь, а перед ним, спиной, один из тех, на которых собственно нападают, занятый кем-то другим и не замечающий, что вот-вот может стать трупом. Тут что-то меня подбросило, как пружина – очень, наверное, было эффектно со стороны: я вскакиваю, хватаю свой стул, швыряю его в черную куртку, что-то ору… Ну, меня тут же пинают в бок, потом гаснет свет, в темноте уже вовсе ничего не разобрать, а кончилось все очень даже прозаично: явилась полиция, молодчиков увели, а меня те двое чуть не насильно усадили с собой за вновь накрытый стол для вынесения благодарностей и распития успокоительного. Тут-то все и началось…»
Я отпил из бокала и поискал глазами сигареты. Руки у меня слегка дрожали – драка в ресторане Пиолина будто вновь пронеслась перед глазами вся до последнего кадра, как ускоренное кино. Юлиан протянул мне открытую пачку с некоторой поспешностью, что было хорошим знаком, я закурил и повторил, покачав головой: – «Да, все и началось».
«Один из них оказался королем здешних архитекторов, и мы с ним нашли общий язык, – вещал я дальше, наблюдая, как растет его нетерпение. – Мне конечно же пришлось приврать, чтобы несколько изменить свой профиль, но все сошло с рук и подозрений не вызвало. Так я и не понял, кто на них нападал и за что, по-моему, все из-за его спутника, который кстати тоже был непрост, хоть и по другому ведомству, но это не суть – главное, что на следующее утро я очутился у архитектора в гостях, а там – планы, макеты, и понятно, что меня приглашают влезть со своим мнением, что я и сделал и очень удачно. Это была случайность, но именно из случайностей слагается успех, по крайней мере, начинается точно с них – ко мне тогда пригляделись уже всерьез и предложили поучаствовать кое в чем, так, развлечения ради, пока отдыхаю от столичных трудов. Еще у нового знакомого оказалась дочка – очень интересная особа, она хоть и уехала теперь куда-то, но тоже сыграла свою роль, понравился я ей, не скрою – и в общем довольно скоро стали меня водить по кабинетам здешних шишек для разъяснений им всяческих «что к чему», а потом тропа вдруг сама собой привела и к совсем уж солидным лицам – точнее к одному лицу и только один раз, но и этого шанса хватило – потому что я совершенно твердо вознамерился его не упустить. До того все было как игра, а тут уж нет, думаю, не игрушки – и подготовился со всей тщательностью, оделся как подобает, подделал рекомендательное письмо на всякий случай и заготовил одну фантазию, один странный-престранный проектик, который однако бил в самую точку, прямо в больное место – а о здешних больных местах я к тому времени очень даже был осведомлен».
Я помолчал, будто раздумывая, а потом признался доверительно: – «Я ведь, Юлиан, настоящий специалист, у меня, знаешь, очень наметанный глаз». Юлиан веско подтвердил, что да, специалист, известно всем, и предложил за это, то есть за меня, сию минуту выпить, что мы и проделали, чокнувшись дешевыми бокалами, после чего он тут же налил еще, причем мне досталось куда больше, чем ему самому. Уж не хочет ли он меня подпоить, мелькнула мысль и тут же вслед за ней – дурачливое решение: а почему бы и нет, отчего бы и не представиться подвыпившим для пущего правдоподобия? Нужды в этом не было никакой, но я хотел следовать всем порывам вдохновения, пусть лишь из чистого озорства, а потому быстро сделал еще один глоток и продолжил уже чуть заплетающимся языком.
«Большое лицо приняло меня один на один, – сообщил я и утвердительно кивнул сам себе. – Поначалу беседа не задалась, но потом я разошелся, и очень кстати оказалось, что из столицы и с письмом. В общем, довольно скоро мы были уже на дружеской ноге, и тут он заявляет этак небрежно, что мол все это, да, хорошо, но мелочи, не многого стоит, а если по-крупному говорить, то хочется ему меня использовать совсем в другом деле. И поведал, понизив голос, что затевается тут очень большое строительство с объектами по моей части, будто удивить хотел, но я не удивился, потому что знал об этом уже и до него. Но удивление разыграл конечно и тут же сунул ему свой проектик – тот, который в самую точку – сунул, но смотрю, реакция слабая или вовсе, можно сказать, никакой. Большое лицо только губами пожевало и говорит – это мол ничего себе, да, но как-то все-таки не то. Не подашь мол его как должно, так чтоб все облизнулись в порыве, да глазами захлопали оторопело – и уже, смотрю, на мою персону взирают с сомнением, но тут меня осенило в самый нужный момент. Знаю, кричу, понял – в точности знаю, как сделать, чтобы было то: назвать нужно по-другому, и сразу повернется другой стороной… Тут-то и выдал я ему про стратегическую свою магистраль, прямо там родилось, и нарисовал на бумажке, додумывая на лету – так что сразу лицо оживилось, и пошел у нас разговор всерьез. Пошел, пошел, на другой день продолжился – и завертелось. Конечно понабежали тут же и другие умники, каждому хотелось впрыгнуть на ходу, и архитекторский король оказался, между нами говоря, порядочной сволочью, да еще и эта его дочка путалась под ногами некстати, но мало-помалу все утряслось, остался я до поры в главных стратегах, если уж не в тактиках, и от всего пирога получил заранее вполне убедительную дольку – выделили мне здешние толстосумы солидный такой пакетик новеньких акций. Не за жалованье же стараться, в самом деле, за жалованье да почет я уже потрудился, покорно благодарим, а пакетик – это уже кое-что и даже может быть ого-го, что-то, но тут заранее не предскажешь, можно только скрестить пальцы и терпеливо ожидать».
Я старательно скрестил пальцы перед носом у Юлиана, тот посмотрел на меня цепким взглядом и немедленно налил мне полный бокал. Потом он извинился и отправился в уборную, а я развалился на стуле, пуская дым в потолок, и расслабился на минуту, отчего-то перекинувшись мыслями на Арчибальда Белого с доктором Немо и размышляя отстраненно, стали бы они мне верить, расскажи я им нечто подобное.
Поверить-то может и поверили бы, а вот стали бы слушать? – задался я следующим вопросом, но тут голос Юлиана, неслышно подошедшего сзади, вывел меня из раздумья. «Удивительно неуютный здесь сортир, – пожаловался он, усаживаясь на свое место, – выпьем?» Мы выпили и налили еще. Подошедший официант повертелся возле и исчез, словно почувствовав себя лишним. Нужно было продолжать игру, не тратя времени зря, и я сказал строго: – «Ну а теперь – к сути», – и снова подался вперед, опершись локтями о стол.
«Представь, – втолковывал я Юлиану, все теребившему свою бородку, – представь себе тех, что сидят на золотой жиле и не могут копнуть даже на метр оттого, что у них связаны руки. Или тех, у которых перед носом болтают морковкой, а они не сдвинутся никак – повозка увязла намертво в глубокой трясине… Что мешает городу М. стать вторым Акапулько, спрашивают себя здешние богачи, у которых давно раззявлены рты на туристские денежки, и отвечают себе: будто и ничего, но не становится, хоть убей. Уникальное место, а пропадает по большей части зря. Что климат здесь нехорош – вранье, климат в самый раз, это уж от отчаяния пытаются объяснить хоть чем-то; что океан беспокойный – так он беспокойный везде, за то и любят, а иначе – плескайся себе в озерце, бассейне или луже и горя не знай; а уж песок на всей береговой линии – высший сорт, первая категория качества, такого песка еще поискать – и вряд ли где найдешь. Так в чем же дело, спросит уже любой за богачами вслед, и получит ответ в два счета – город М. вместе со своим океаном, рыбацкими деревнями и прочей атрибутикой может быть чем угодно, но не модным курортом, потому что в нем – иная суть. Нет в М. открытой светлой праздничности, он непрозрачен, как вещь в себе. Даже когда светит солнце, где-то вдали видна дымка – то ли болотные испарения, то ли невесть откуда взявшийся туман – и в голову вместо приятных мыслей лезет всякая чушь, так что любой праздник рискует быть безнадежно испорчен. Вот и навези сюда целыми семьями розовощеких идиотов, настроив для них отелей в сто этажей, ресторанов и клубов, дансингов и казино. Вот и предложи им здешнюю атмосферу как призыв расслабиться душой – мигом прогоришь и выставишь себя дураком. Сюда едут только те, что купились на загадочное да необычное, едут за тайной и за тайным смыслом. Да, и они не прочь искупаться и позагорать, и в сезон, говорят, тут бывает куда многолюднее, чем сейчас, а на океанском берегу есть и пляжи и несколько гостиниц попроще, но это ж не сравнить… На тайнах не делают денег, это ж просто курам на смех, а не туристический бум, это и близко не походит на паломничество розовощеких и толстозадых, каковое кстати можно наблюдать в каких-нибудь двухстах милях к северу, где и вода холоднее, и песчаные пляжи куда более убоги…»
Слова и фразы рождались легко, вдохновение влекло меня, как на крыльях. Казалось, я вижу перед собой наяву все, о чем говорю, и лишь срисовываю с натуры, не боясь потому ни солгать неумело, ни ошибиться подробностью. «Парадокс? – вопрошал я Юлиана и сам же отвечал: – Нет, не парадокс. Туманная сущность и непрозрачный покров, сквозь который не ткнешь пальцем, отпугивают, как сероводородный выхлоп, ибо несут в себе разъединяющее начало, дразнят непонятным и мешают организовать массу в сплоченную туристическую толпу. Не чувствуется, понимаешь, широкого русла, куда может хлынуть основной поток, чудятся все кривые тропы, по которым разбредется даже и многочисленный отряд – разбредется и заплутает по одному. Тревожно тут, говоря короче, тревожно и невнятно, неясно и сумрачно на душе. Так что розовощеким сразу становится не по себе, и они норовят сбежать прочь, увозя с собою свои кредитки, и индустрия, в отличие от более благополучных мест, не растет, словно гриб или пузырь, как ни прыскай вокруг колдовским зельем, как ни пришептывай и ни тряси амулетами…»