Черный роман
Шрифт:
– Спасибо.
– Кстати! – меня поразила очередная запоздалая мысль, – я же не знаю что тебе подарить!
– Да ничего не надо, сам этот день уже подарок.
– Ну, нет. Так не пойдет. Двадцать два года, как, впрочем, и любое другое количество лет, бывает в жизни только один раз. Я настаиваю на подарке.
Говорят, язык до Киева доведет. Мой мог бы меня завести и в другую галактику. Останавливаться вовремя вообще не мой конек. Сначала выдать, а потом сообразить, что я только что произнес, в этом весь я. Почему мной тогда так овладела жажда устроить Ане настоящий теплый семейный праздник, я так и не понял. И потом, каждый раз после ее визита или разговора с ней я удивлялся тому, что говорил и делал. Не раздумывая, просто совершал что-то, ни секунды не сомневаясь, что можно было поступить как-то иначе. Логика, критическое мышление, скептицизм, все это просыпалось после. Пока я был с ней, я был и собой и не собой одновременно. Какой-то уверенной и решительной копией себя. Человеком дела. Причем, дела для нее. Я точно знал, что сделаю для нее все. И что порву на британский флаг любого, кто захочет ее обидеть.
Моя дочь, а под конец вечера мне уже хочется называть ее
– Знаешь, вероятно, именно такие моменты и называются судьбой. Я уверен в том, что делаю, и именно такое развитие событий кажется мне единственно возможным и уместным. Мой дед умер на следующий год после моего рождения. Не смотря на то, что они с бабушкой были женаты много лет, обручальных колец у них не было. Свадьба проходила в суете и спешке, они оба были молоды, и такая мелочь осталась без внимания. После, и вовсе было не до того. Кольцо бабушка купила себе уже после смерти деда. В знак того, что она будет до смерти ему верна, что он – ее единственная любовь на Земле. Сейчас она сама уже очень стара, и на нее иногда находит настроение раздавать остатки наследства. В одну такую раздачу, пару лет назад, я и попал. Я вообще-то не люблю украшения, и мысль носить кольцо никогда бы в мою голову не пришла, но бабушка почему-то решила отдать его именно мне. Она сказала, что оно широкое и достаточного размера, так что я могу не бояться, что меня посчитают не мужественным. Когда я взял его в руки, оно как будто само попросилось на указательный палец правой руки. Тогда у меня было такое же ощущение судьбоносности и правильности происходящего. С тех пор я его практически не снимал, очень его полюбил, и даже изредка, в моменты романтических грез поздними ночами, представлял, что подарю его своей невесте. Но, вот, буквально, минуту назад я понял, что должен отдать его тебе. С днем рождения, – я положил кольцо на стол перед обомлевшей дочерью и замолчал.
На полминуты воцарилась тишина. Кажется, никто из нас даже не дышал. Наконец, она осторожно взяла его, и посмотрела на меня глазами, на которых выступили слезы.
– Спасибо… Я несколько раз слышала об этом кольце, тетя Лена вскользь упоминала о нем. Один раз, поддавшись на мои уговоры, она рассказала, что мой отец подарил его моей матери в знак того, что она – его единственная. Что мама бережно и трепетно хранила его, зная, как много оно значит. И что потом, вместе с письмами и мной оно досталось ей. Но вскоре где-то затерялось, среди вещей и переездов, как часто бывает с небольшими вещами, которые не слишком заботят их владельцев…
– Кажется, твоя тетя не отличается сентиментальностью.
– Да, она частенько говорит, что сентиментальной и романтичной сестрой была моя мама. Она же, скорее, из практичных и свободолюбивых.
Снова повисла несколько напряженная пауза. Я постарался исправить положение, подложив дочери и себе еще по кусочку торта. Но вернуть беседу в непринужденное русло не получилось. Когда чай оказался допит, часы показывали восемь. На улице уже стемнело, и вовсю горели фонари. Аня засобиралась обратно в общежитие, и я пошел ее провожать. Заставил забрать торт с собой, чтобы угостить соседок по комнате. Пока мы шли, с неба начал падать первый в этом году снег.
– В снегопадах есть что-то волшебное, – отметил я, заворожено провожая взглядом крупную снежинку, кружащую в рыжем свете фонаря.
– Мистический день не мог закончиться как-то иначе, кроме как по-волшебному, – улыбнулась мне дочь.
– Это смотря какой день, – усмехнулся я, и поведал историю своих классических октябрьских злоключений. Когда еще говорить о странностях, если не в странный день под падающим снегом? Так, незаметно, мы дошли до института. Попрощались, чуть не забыв обменяться номерами телефонов. Дочь взяла с меня обещание, что я отпишусь, когда дойду домой. Я обнял ее, отдал то, что осталось от торта, и смотрел, как она исчезла в тяжелых дверях.
Мой обратный путь занял гораздо больше, чем должен бы, и мне даже пришлось схитрить, отправить Ане смс еще задолго до того, как я оказался дома. Я медленно брел по засыпающему городу, усталый, но почему-то очень легкий, и совершенно счастливый. Голова была пуста, ни одна мысль не гнездилась в ней, почтенно дожидаясь моего возвращения. Снег падал мне на лицо, потому что смотрел я преимущественно вверх, и ловил его на ладони. Без кольца немного непривычно. Каждое движение кистью правой руки говорило о том, что чего-то не хватает, отсутствует привычная жесткость металла вокруг пальца. Но это пройдет. За пару недель я привыкну. Я долго гулял. С детства считал, что длинная прогулка под первым снегом это своеобразная традиция, дань дружбы между мной и таинственной Вселенной. Домой я пришел холодный, замерзший, с промокшими ногами. Ничего после того, как закрыл за собой дверь, я не помню. Ни этой ночи, ни следующего утра. Остается надеяться, что я тогда хотя бы не уснул, не раздеваясь, на коврике в прихожей. Впрочем, даже если так и было, то уже совершенно не важно. После того, как днем твоя жизнь сделала радикальный поворот, уже не столь важно как проводишь ночь. Волею богов следующий день еще был зарезервирован мной под бесцельное существование, и у меня было время на сон, отдых, и окончательный приход в себя. Вечером мне позвонила Аня, и мы мило поболтали несколько минут. Незаметно для себя, я принимал все происходящее как есть. Старался думать об этом поменьше, а главное, никому не рассказывать. Люди с их мнениями, которые они обязательно норовят высказать, всегда
Перемены
Время шло, а с его ходом можно привыкнуть даже к самым необычным вещам. Я уверен, что даже если в каком-нибудь дворе упадет летающая тарелка, это будет вызывать ажиотаж только поначалу. Потом все местные жители к ней привыкнут, начнут обдирать металл с корпуса для своих нужд, в пазы стыковочных отсеков предприимчивые пенсионеры высадят цветочки, а подростки распишут граффити то, что осталось. С Аней мы быстро стали хорошими друзьями. Пару раз в неделю гуляли или сидели у меня, когда холодно, гоняя чаи с печеньем или бутербродами. Она часто показывала мне свои рисунки. Особенно мне нравились драконы. Рисунки сопровождались длинными мистическими историями о других мирах, где драконы владеют магией и влияют на ход истории. Я старался внимательно слушать, хотя в итоге все равно не улавливал и половины, задавал вопросы, но толком ничего не понимал. Хотя, сам факт таких историй мне нравился. Иногда она показывала мне онлайновские игры, которыми увлекалась. Прямо открывала мне новый мир. Больше всего меня поразила одна игра, не помню ее названия. Там помимо боевой системы была предусмотрена весьма обширная система социальных взаимодействий персонажей. Они могли, например, обниматься. Причем, для разных персонажей отрисовка действий была разная. Забавнее всего было видеть, как огромный суровый каменный человек, сажал на плечо маленькую гномку. Она болтала ногами, и гладила его крутой затылок, при этом смотрели они друг на друга с такой нежностью, что даже мой внутренний циник был готов расплакаться от умиления.
Иногда она брала с нами на прогулку своих соседок по комнате, эти две милейшие девушки были ее лучшими подругами. Как я уже говорил, она часто переезжала, что не способствует заведению сильных дружеских связей. А за первый год жизни в одной комнате они здорово сдружились. И теперь принципиально жили вместе. У них сложилось весьма милое трио. Тихоня, заводила и Аня, которая была среди них своеобразной золотой серединой. Всегда тихая Полина, которой гораздо лучше давалось общение с помощью взглядов, нежели с помощью слов. Я, в отличие от дочери, никогда не мог определить идет она с нами гулять потому что сама хочет этого или по принуждению Насти, самой громогласной и легкой на подъем соседки. Именно к ней приходили в голову все сумасшедшие идеи, от которых ее не всегда возможно было отговорить. В опасные предприятия она предпочитала пускаться не одна, а с компанией, и Аня с Полиной были первыми в списке кандидатов. В особо опасных случаях в сопровождение брался я, прикрывать тылы, так сказать. Так мы вчетвером первые два раза ходили в клуб. Правда, я на корню жестоко пресекал попытки познакомиться с девушками, и в итоге, дело кончалось дракой. Нас выдворяли на улицу. Потом, всю дорогу я рассыпался в извинениях, в знак раскаяния громко декламировал стихи, так, чтобы слышала вся ночная улица, и клялся, что размещу их на остаток ночи в своих апартаментах с максимальным комфортом. Уступал им диван, а сам спал на полу в кухне. После двух раз стало ясно, что со мной такие походы безопасны, но вместе с тем коротки и бессмысленны.
Иногда Аня несколько туманно намекала мне, что я весьма симпатичен обеим ее подругам. Я не особо в это верил, и именно моя твердолобость спасала меня от многих неловких ситуаций. Сама дочь с удовольствием наблюдала за развитием событий, прекрасно понимая, что я не отвечу ни одной из них, хотя, без сомнения, каждая была по-своему хороша, мила и привлекательна. Порой дочь в шутку спрашивала меня, где же ее мама. На что я обычно закатывал глаза и отвечал, что был пьян и нагулял ее. Кто бы тогда знал, что это окажется весьма близко к правде. Но пока я старался не обидеть никого из девушек, не прекращая при этом производить хорошее впечатление. В отличие от них я студентом не был. После школы ни одна сила не смогла заставить меня связаться с очередным учебным заведением на хоть сколько-нибудь долгий срок. Максимум, что я смог – выучиться на радиомонтажника, хотя выучиться, громко сказано. Я закончил курсы длиной в четыре месяца, и устроился на практику в весьма раздолбайское предприятие. Серьезную работу по специальности мне никто не доверял, зато доверили то, что осталось от некогда большой лаборатории. Зарплата случалась редко, но и ответственного подхода никто не требовал. Я мог сославшись на болезнь исчезнуть на неделю, никаких справок потом никто не спрашивал. Опаздывать и уходить с работы раньше срока считалось вполне допустимой нормой, чем многие и пользовались. Я без малейшего зазрения совести сливал по стограммовому пузырьку чистого спирта с каждой двадцатипятилитровой канистры, тырил реактивы, или просто спал закрывшись в лаборатории. В принципе, меня все устраивало. Ни за что не отвечающий двадцатилетний болван, которому щедрые родители оставили в наследство небольшую квартирку, без каких-то жизненные целей или обязательств. До появления дочери я даже никогда не задумывался нравится ли мне моя жизнь, и хотел ли бы я жить как-то иначе. Я просто прожигал свою молодость, впрочем, не впадая в какие-то опасные крайности. Так и не решился попробовать наркотики, не отдавался беспорядочной половой жизни, не играл в азартные игры. Иногда пил, изредка курил, так и не вошло в привычку это занятие, а в основном бездельничал. Что-то читал, что-то смотрел, что-то слушал. Или просто отдавался потоку мыслей, бесцельно бродя по городу или лежа на спине на диване дома или в лаборатории на работе. Конечно, я не был каким-то феерическим бездельником, совсем уж выделяющимся на фоне остальных. Меня посещали периодически какие-то стремления вроде завести собаку или заработать на машину, переехать в квартиру почище, съездить к морю. Я думал об этом несколько минут, представлял себе, как все будет, но стоило приняться за подсчеты того, что придется сделать для воплощения задуманного, как руки моментально опускались. «Нас и здесь неплохо кормят», – решал я, и продолжал свою жизнь ни о чем. «Жили-были, взяли-сдохли» – грозилась одна из моих пассий написать на нашей общей могиле. В общем, она была права. Именно так все бы и случилось. Но что-то начало меняться во мне. Каким бы лентяем и раздолбаем я ни был, я почему-то стал испытывать непонятной природы желание привести свою жизнь в порядок.