Черный ростовщик
Шрифт:
Аборигены большей частью спали в домах, на циновках, но некоторые устраивались иначе. Они подвешивали под платформой или между двумя близко растущими деревьями гамаки и спали в них. Примерно так же устраивались рядовые мушкетеры, которым орудийная палуба «Сан-Фелипе» заменила казарму. Эспада и сам успел пристраститься к этому способу.
Оставалось решить вопрос с оружием. Не то чтобы он все еще не доверял аборигенам, но ведь и де Синье поначалу не вызывал подозрений, да и мало ли кто ночью ненароком забрел бы в деревню. В общем, Эспада предпочел совместить доверие с разумной осторожностью, но не сразу
Вдали послышался звонкий веселый смех. Официально праздник закончился, но неугомонная молодежь продолжала веселиться. Только отошла в сторону от деревни, чтобы не мешать тем, кто собрался отдохнуть. Или чтобы им не мешали. Дон Себастьян прикрыл глаза, но вскоре его уши уловили мягкие шаги.
Днем, за общим шумом, такие звуки не слышны, да и в ночной тиши их не так просто выделить. Это такое тонкое смешение поскрипывания и шуршания, животным не свойственное. Те или шуршали, как лисы, или топали подобно коням, а вот нога в башмаке умудрялась сочетать оба стиля. Нога, привыкшая топать, по воле владельца занималась не свойственным ей от природы подкрадыванием и выдавала хозяина с головой. Кто-то, обладающий солидной комплекцией, приближался к спящему идальго. Когда шаги остановились, Эспада резко открыл глаза. Рука как бы невзначай нырнула под шляпу, но там и осталась. Рядом стоял падре Доминик. Вид у него был очень взволнованный. Дон Себастьян вздохнул, сел и потянулся за сапогами.
— Нас опять предали? — равнодушно спросил он.
— Что? — удивился монах. — О, нет! Дело совсем в другом.
Эспада поставил сапоги на место.
— Я прошу прощения, что разбудил вас… — начал падре Доминик.
— Я еще не спал. Просто лежал, — прервал его Эспада. — Так что случилось?
— Тут приплыл еще один абориген. Он сегодня был в Форт-де-Франсе. Плавал, как я понял, продать излишки рыбы и закупить подарки, но ветер обратно был встречный, и он опоздал.
— Еще нет, — хмыкнул Эспада; ветер как по заказу принес еще один взрыв далекого смеха: — Слышите? Там все еще празднуют. Предлагаете продолжить?
— Нет-нет, я и так валюсь с ног, — сразу отказался падре. — Тут другое. Этот абориген… Кстати, его зовут Лютер — вот ведь богопротивное имя, а человек очень добрый… Так вот, этот Лютер, пока подарки раздавал, сказал, что якобы сегодня утром в порт привезли какого-то крупного пирата. В городе говорят, что этого человека только этой ночью выловили в море.
— Очень интересно… — задумчиво протянул Эспада.
— Вот и ему стало интересно, — продолжил монах. — Он, как распродал свой товар, прогулялся до городской тюрьмы, чтобы поглазеть на злодея. И сам, своими глазами, видел, как в ворота тюрьмы под большой охраной провели красивую девушку. Не из местных точно, а в толпе поговаривали, что она — испанка.
Эспада подскочил на месте.
— Диана?!
— Я полагаю, что да. Много ли по французскому острову разгуливает испанок, которые могут оказаться такими пиратками, что их даже галантные французы в тюрьму волокут?
— Только она! Нам нужно срочно попасть в Форт-де-Франс.
— Я тоже так подумал, — кивнул падре. — Французы вроде собирались сразу повесить этого пирата, то есть, как я понимаю, нашу Диану, но отложили это до завтра. На мероприятии хочет присутствовать какой-то важный чин.
Эспада уже торопливо одевался. Натянув сапоги, он притопнул и резко махнул рукой:
— Последний раз я видел их вождя вон там. Идемте.
Бедность если и не в полной мере добродетель, то уж точно не порок. Недаром священнослужители дают обет нестяжания и бедности, а кто бы стал давать обет погрязнуть в пороке? Это и без обетов хорошо получается. Законопослушание — однозначно добродетель, особенно ценимая в нынешнее время, славящееся падением нравов. Так что, если порознь, то получаются целых две добродетели. А если вместе — то одна беда.
Рыбаки и хотели бы помочь своим гостям, но у бедных законопослушных аборигенов не было ни денег, ни оружия. Точнее, какие-то деньги все-таки водились, но их было слишком мало, чтобы этой суммой соблазнить караульных в тюрьме. Да и не взял бы дон Себастьян у своих спасителей последнее. Что до оружия, то к таковому можно было бы отнести только разделочные ножи — страшные на вид, но совершенно непригодные в бою — и несколько копий, должно быть, оставшихся от старых добрых времен. Это были даже не традиционные пики, тяжелые, окованные железом, а просто заостренные палки длиной в рост старого вождя.
Конечно, совсем без поддержки аборигены своих гостей не оставили. Собрали им припасов в дорогу, а несколько горячих на голову юношей даже вознамерились было присоединиться к походу, имевшему цель спасение прекрасной дамы. Старый вождь отреагировал на последнее резко отрицательно, в чем неожиданно для себя нашел поддержку и у дона Себастьяна, который только счел уместным проявить чуть больше дипломатии. Оба они сошлись во мнении, что, чем больше народу, тем больше к ним внимания, и это стало официальной причиной отказа.
Потому, простившись со всеми пришедшими пожелать доброго пути, в Форт-де-Франс отправились втроем. Двое — это, разумеется, Эспада и падре Доминик, а третьим был местный рыбак по имени Лютер. Тот самый, что привез весть о Диане. Это оказался маленький добродушный человечек, который улыбался постоянно и по любому поводу. Прямо-таки ходячее воплощение идеи: что ни делается, все к лучшему. Даже предложение снова выйти в море, причем сейчас же, ночью, было встречено только кивком и тремя улыбками, сопровождавшими каждую сказанную фразу:
— Прямо сейчас? Почему нет? Лодка готова.
Лютер, должно быть, тоже принадлежал к числу гарифуна, хотя пропорции той и другой крови вряд ли были равными. Внешне он больше походил на краснокожего аборигена, но никак не вписывался характером в их невозмутимое, всегда спокойное сообщество. Волосы у него были черные и длинные, как у индейца, но завивались, как у негра. Одевался он так же просто, как и остальные жители деревни, и в его гардеробе выделялись разве что туфли из мягкой кожи. Удобные и вместе с тем элегантные, они пользовались большой популярностью у французов.