Черный соболь
Шрифт:
Промысел в бассейне Таза длился уже около десятка лет, немало соболей было выловлено и выбито местными жителями и пришлыми охотниками. Добывать его становилось с каждым годом все труднее. Оправдывалась поговорка: «Первому зверек, а последнему следок».
Однажды Аверьян, приводя в порядок свои лыжи, подсушенные у камелька, приметил, что нерпичья шкурка издает резкий, неприятный запах. Он задумался не потому ли соболи обходят ловушки? Правда, на холоде подбивка смерзается, но все-таки тонкое чутье соболя может уловить запах. Аверьян снял нерпу
— Думаешь, дух нерпы соболь чует?
— Не знаю, чует ли, нет ли, а оленья будет лучше. Олень — здешний житель, соболя к нему привыкли.
После такой замены зверь в ловушки стал попадаться чаще. По примеру старшого все подбили оленьим мехом свои лыжи.
Долгой полярной ночью иной раз промышленникам не спалось в их уютной и обжитой избенке. Строя избу, поморы старательно проконопатили все пазы мхом, на потолок насыпали песку, а снаружи завалинки зарыли снегом, и в избе было тепло. Пищи хватало, промысел давал мясо, рыба в запасе была, из муки пекли в печке пресные лепешки, а уходя в лес, брали сухари.
Но скучали по дому. Ни разу, как отчалили от родного берега, не подали родным ни единой весточки — не с кем. И оттуда никаких вестей ждать не приходилось. И когда тоска исподволь захватывала мохнатой лапой мужицкие сердца, земляков выручал баюнок Герасим. Запасы бывальщин и сказок у него были неистощимы. Полулежа на разостланных шкурах, он начинал:
— А вот, братцы, еще бы сказал… — и спохватывался: — Спать не хотите ли?
— Не спится, давай говори! — откликались товарищи.
— Ну, дак вот… Жили-были два брата: один сильно бедный, а другой богатый. Приходит святая пасха. У бедного-то и огонька засветить нету. Думает: «Пойду я у брата попрошу хоть уголька засветить огонь». Приходит:
— Брат, дай мне уголек засветить огонь.
— Есть вас тут. Уголь-то мне и самому надо.
Заплакал брат и пошел. Идет — видит огонь на поле. «Пойду я, попрошу уголька».
Приходит он в поле. Сидит тут старичок.
— Здорово, дедушко! Дай мне уголек развести огонь.
— Подставляй балахон-то, я тебе и нагребу уголь-то.
— Но, дедушка, у меня один только балахон!
— Давай, ничего не сделается.
Снял мужик балахон. Нагреб ему дедка уголья столько, что он насилу домой донес. Свалил на пол, видит — золото.
«Пойду к брату, попрошу маленки. note 27 ».
Брат богатый и говорит:
— Баба, что он станет мерить? У него ведь и зерна-то нету. Давай-ко мы намажем смолой дно-то маленки, дак и узнаем, что он будет мерить.
Вот мужик смерил золото, намерил три маленки и понес маленку брату. Пристала ко дну монета — золотой. Вот богатый глядит:
— Где же он денег взял? Давай-ко мы его, баба, созовем в гости, дак он нам и скажет.
Вот они пришли звать его в гости:
Note27
Маленка — мера для зерна емкостью в один пуд.
— Брат, пойдем к нам в гости, у тебя ведь есть нечего.
Заплакал брат от радости и пошел. Богатый спрашивает:
— Где же ты золотишко-то взял?
— Да я-то у вас был за угольем, вы мне не дали. А пошел в поле, увидел пожог. Подошел — там сидит дед. Я у него попросил уголья. Он столько мне нагреб, что я насилу и домой принес.
Богатый мужик говорит бабе:
— Баба, тащи мне новый балахон, он большой — так я еще не столько принесу.
Вот пошел он в поле. Видит — сидит старичок.
— Дедушка, дай-ко мне угольков.
— Давай балахон стели.
Он и подостлал балахон-то.
— Придешь домой, так клади-то на сарай, в сено, а то украдут.
Пришел мужик домой, принес уголье, положил на сарай. Только в дом, слышит — кричат:
— Горим, горим!
Посмотрел, а у него уже и двор-то сгорел.
Пока они тут бегали, у них уже и дом сгорел. А бедный-то брат стал жить таким богачом — богаче его нет.
Баюнок умолк. Послышались замечания:
— Сгорел, значит, жадюга-то!
— Так ему и надо.
Никифор вдруг торопливо поднялся с нар и огромный, косматый, словно медведь, босиком зашлепал по полу к камельку:
— Надо посмотреть, не осталось ли там головни. Уснем — не ровен час… угорим!
Товарищи ответили ему дружным хохотом.
— Экой ты боязливый! На медведя бы пошел, а угореть боишься!
— На всякую беду страха не напасешься!
— Вам все смешки! — проворчал Никифор, укладываясь снова на нары. — В камельке одна зола, слава богу!
Гурий любил слушать сказки. Его и сон не брал, пока баюнок не умолкнет вовсе. Когда Герасим кончал рассказывать. Гурий просил:
— Еще что-нибудь расскажи!
— А что еще-то?
— Ну, про ерша… Помнишь, сказывал?
— Ладно. Про ерша так про ерша. Братцы, спите ли?
— Не спим, не спим!
Герасим опять начинал сказку. Слушать его — одно удовольствие. Но иной раз Аверьян с Никифором все же засыпали. У Гурия — глаза по плошке. Когда Герасим осведомлялся: «Спите ли, братцы?», Гурий поспешно отвечал: «Не спим, не спим! Давай еще!»
Герасим снова принимался рассказывать и, когда опять задавал обычный вопрос, откликался Гурий. Герасим, догадавшись, в чем дело, натягивал на себя одеяло:
— Те уж давно спят. Ты, Гурка, хитрец!
ГЛАВА ТРЕТЬЯ
Рождественские праздники поморы встретили в зимовье своей маленькой дружной семьей. В запасе у Аверьяна было немного солода, а Никифор хорошо умел варить пиво. Подстрелили лося, наготовили себе кушанья, и, сидя в полутемной избе, обросшие, но принарядившиеся в чистые рубахи, артельщики отмечали праздник, словно язычники в лесной избушке перед жертвенником — пылающим камельком.