Черный сок
Шрифт:
Перед нами вырос берег, и трава на нем была белой в свете Матушкиного факела. А темнота над берегом мерцала глазами — сотнями глаз. И сотни черных тел, казавшихся плоскими на фоне костров и звездного неба, расступались, давая нам дорогу.
Я знал, что Икки не вернешь. Я держался спокойно. Все крики и слезы вылетели из меня разом, разорвав душу в клочья, и жуткие сгустки нового знания, словно зубастые исчадия истины, кувыркались вокруг меня, терзая кровавые ошметки. Я верил, что все обойдется. Только бы тетушка Май не раскрывала рта, только бы не умолкала Матушка, только бы обе они держали меня за руки, когда мы пойдем сквозь лес черных изваяний, исполненный светляками внимательных глаз.
Они втащили меня на берег. Сперва влезли сами, а потом изо всех сил тянули меня за руки, а я шел по отвесной стене под невозможным углом, словно одеревеневший демон, шаг за шагом, и как только перевалил округлый край, Матушка подхватила меня на руки — раньше было нельзя, потому что мы шли по смоле. А я был уже взрослый мальчик. Но сейчас, на твердой земле, она подняла меня, взрослого мальчика, и прижала к себе. И я, взрослый уже мальчик, цепко обхватил ее ногами и руками. И она понесла меня, как жена старого Джеппити носила, бывало, своего дебильного сына, и я чувствовал себя точь-в-точь как этот дебильный сынок: обычные человеческие мысли выветрились и, казалось, уже никогда не вернутся. Единственное, что осталось — это смотреть, не понимая и не оценивая. Я прижался к Матушке, зарылся лицом в теплую шею — и поплыл в темноту, покачиваясь на сильных теплых руках.
Человек Хозяина [2]
Хозяин галопом уносится прочь, к лесу.
— Приведи Серую, — говорю я Банди.
Банди выводит кобылу из стойла. И вот я уже скачу, не успев даже подумать. Хозяин маячит впереди, черным пятном на сером фоне сумерек. Направляется к горной тропе, как я и предполагал.
— У них повозки. Быстро не поедут, — объяснил я Куку и Герди. — Хозяину только через перевал перемахнуть — и сразу догонит. Они станут лагерем у Тэмптона, либо у Гремучего ручья за седловиной.
2
My Lord’s Man
— Ну, не с такой добычей! — ответил Кук, дрожа от восторженного ужаса. — Небось, тоже не дураки. У них, небось, под лохмотьями тоже мозги имеются. Схоронятся где-нибудь в пещере. А то и по воздуху перенесутся — в Арриби или еще куда. Они такие, они умеют!
Что ж, все может быть. Может, мы с Хозяином скачем впустую. Может, впереди только ночь. Долгая ночь, полная черноты и молчания. За эти два дня столько всего случилось! Я уже ничему не удивляюсь.
Слава богу, Хозяин наконец вернулся! Теперь он все знает, и если можно что исправить — он исправит. Нам, его людям, уже не надо волноваться да ногти кусать.
Мы въезжаем в лес; я пригибаюсь к лошадиной шее. Горная тропа мне знакома, но с Хозяином разве сравнишься! Он здесь каждую веточку знает. Еще, гляди, отстану от него. Опять встретят меня на обратном пути, как уже было один раз, когда Хозяйка после свадьбы сбежала домой к отцу. Тогда они вышли мне навстречу рука об руку, ведя коней в поводу, о чем-то тихо беседуя, и у Хозяина было такое лицо, словно теплая рука сгладила углы и гневные складки.
Правда, тогда был день, а сейчас ночь. Темная, лихая ночь… И складки на лице Хозяина на сей раз глубже, чем от гнева.
Когда он сегодня вечером заехал в ворота, Лирмонт и Джеми, юные болтуны, первыми бросились докладывать.
— Это правда, Берри? — спросил он, как только я подоспел.
— Про Хозяйку? Да, Хозяин. Каждое слово.
Я видел: он поверил лишь тогда, когда услышал это из моих уст. Раньше, по молодости, я бы обрадовался, а теперь… Просто исполнил долг. И когда лицо Хозяина погасло, меня словно молотом в грудь ударили: понял, сколь ужасен ее поступок. Через Хозяина она причинила черное зло его людям, но больше всего — ему, честнейшему из честных. Она поступила как ребенок, капризный и жестокий.
Моя щека прижата к лошадиной шее. Я пытаюсь расслышать Хозяина сквозь топот копыт и хруст ветвей. Он не мог ускакать далеко. Ему надо беречь коня. Оборванцы — те наверняка драпают во весь дух. Представляю, как они перепугались, когда протрезвели и поняли, что с ними супруга благородного лорда!
— Никто из вас не поехал за ней?! — рычал Хозяин, шагая к конюшням.
— Нам Хозяйка запретила, — отвечал я. — Старая Минни увязалась было следом, так Хозяйка ее сковородой угостила! Бедняжка до сих пор лежит без чувств. Знахарь говорит, уже не встанет, можно не надеяться. Еще девчонка-служанка за ними побежала, да к полудню вернулась вся в слезах: Хозяйка ее выбранила и прогнала.
Глаза Хозяина метали молнии, рот кривился. Ничего хорошего это не сулило. Если своим поступком она собиралась его разозлить, то это ей вполне удалось. Смотреть, как гневается и страдает благородная душа, было невыносимо.
А потом явилась Банди с заседланным черным скакуном, Хозяин легко, словно на крыльях, взлетел ему на спину — и умчался прочь.
Я выезжаю на лысую вершину: здесь уже хрустеть нечему, и мне удается наконец расслышать Хозяина — далеко впереди, на пути к вершине следующего холма. В моей помощи он не нуждается. Ярости и силы ему хватит с лихвой, что бы он ни задумал. Но разве могу я повернуть назад? Уж лучше скакать через ночь, пусть и без толку, чем глазеть в окно да слушать болтовню челяди. А за Хозяином я в огонь и в воду… Вот за Хозяйкой — нет, не поехал бы. Я же его человек, а не ее. И своей жене Герди так всегда говорю.
— Ага, поверила! — отвечает она, улыбаясь одними глазами. — А приласкай тебя Хозяйка, и сразу станешь ее человек.
— Что ж, — не спорю я, — может быть. Да только много ли ты видела, чтобы Хозяйка кого-нибудь ласкала?
— Ей все трын-трава, — соглашается Герди. — Что она такое? Язычок пламени, обломок колючей молнии… Она в себе-то не может разобраться. Что уж говорить о Хозяине и его благородстве!
Мы скачем через холмы. Ночь набирает силу — ясная и безлунная. На Сером Гребне я наконец догоняю Хозяина. Он ведет коня под уздцы: черный силуэт на фоне звезд.
— Берри, — говорит он, увидев меня.
— Хозяин, — отвечаю я.
Он не останавливается, даже не замедляет хода. Я тоже спешиваюсь и веду лошадь в поводу, порой срываясь на бег, чтобы не отстать. Хозяин не обращает на меня внимания: смотрит под ноги, целеустремленно шагая, словно она всадила ему в грудь невидимый крюк и тащит, тащит через ночь, а ему только и остается, что идти, иначе боль слишком сильна.
Здешний обрыв — гиблое и лютое место, особенно ночью. Поспешишь — пропадешь. Поэтому цепляешься за камень зубами, ногтями и кончиками конских копыт; клянешься все отдать, если Природа сжалится и отпустит тебя живым; отмеряешь осторожные шаги — и ни о чем не думаешь, даже о благородной даме, по милости которой ты здесь оказался.