Черный свет (сборник)
Шрифт:
— Так почему же дедушке они не нравятся?
— Понимаешь, иногда, особенно в грозу и еще поблизости от климатической линии, на новых машинах горят предохранители. Слишком много энергии и она… не такая.
— Ну и что ж тогда?
— А ничего. Нужно становиться к столбу и заряжаться. Но ведь это бывает очень редко. А мы все равно мучаемся…
«Ничего себе мучения — переключить тумблерочек и заряжаться прямо от солнца», — подумал Вася, но промолчал, потому что в разговор вмешался еще и Женька.
— На тех машинах и радиовидеотелефон
— Я вот тебе покатаюсь! — услышав последние слова, прикрикнул дедушка. — Забыл, какие неприятности из-за твоего катания были?
— Но, дедушка, я говорю о новых машинах, об атомках.
— Все равно. На машины надеяться нечего. На себя больше надейся.
Пока они спорили, Вася думал. Оказывается, чудо будущего века действительно старье. Оказывается, гениальный изобретатель-дедушка — не изобретатель.
И чем дольше присматривался Вася к дедушке, тем больше ему казалось, что он его знает, видел где-то. И характер у него знакомый — любит обязательно с кем-нибудь поспорить, читать нотации, словно он умнее всех.
«На кого же он похож? И потом, что за атомки? — с тревогой думал Вася. — И что это за климатическая линия?»
— Да разве только атомки! — горячился меж тем Женька. — Я и сейчас, на этой самой машине, поеду куда хочешь — хоть по оборудованной фотоэлементами дороге, хоть по проселку! Куда хочешь!
— Маловат еще. Маловат, — отвечал дедушка.
— Ну так что ж, что маловат? Но зато я умею! — продолжал кипятиться Женька. Он схватил Васю за руку. — Вот пойдем посмотрим, как все это просто. Пойдем, пойдем!
Глава девятая ЖИВОЕ ПРИВИДЕНИЕ
Женька потащил Васю в кузов автомобиля. Мягкие сиденья, обитые прохладной, похожей на кожу тканью, едва заметно светились. В щиток электронки был вделан небольшой экранчик, а подле него блестящий диск — почти такой, как на телефонах автоматической станции. Тихо тикали часы, рядом с ними — электрические измерительные приборы и спидометр. Словом, если бы не телефонный диск, можно было бы подумать, что Вася сел в обыкновенное такси.
Хлопнули дверцы, Женька уселся за обыкновенный руль и сейчас же опустил шторки на стеклах. В кузове стало призрачно светло.
— Это я ночь сделал, — пояснил Женька, — чтобы были самые большие трудности.
Вася с недоумением осматривался. И ветровые и боковые стекла были закрыты, а все вокруг светилось, отражаясь на никеле телефонного диска. Светились сиденья, светились приборы, светились шторки. Голубовато-зеленые лучи сливались с синеватыми и розовыми, и все вокруг было залито чистым, мягким, будто предутренним светом.
— Как это… так получается? — крутил головой Вася, разыскивая хоть одну лампочку. Но ее не было.
— Что — получается? — удивился Женька.
— Да вот что светло? А лампочек нет…
— Ну,
— Какая краска? — спросил дедушка.
— Ну, вот которой сиденья пропитаны. Что внутри все покрашено.
— A-а! Люминофорная. А что, Вася не знает, что это такое?
— Не-ет, — смутился Вася, — не знаю.
— А я тебе напомню. Когда ты приехал из Иванова от бабушки, ты рассказывал, что видел спектакль «Зайка-зазнайка». Помнишь?
Вася вспомнил. Действительно, когда он был еще в четвертом классе и ездил к бабушке на каникулы, он видел в Иванове, в Театре музыкальной комедии, удивительную декорацию. На сцене, в ярком свете огней рампы, стояли обычные грубоватые, размалеванные полотняные деревья. Над мочальной травой росли невероятные деревянные грибы, дымил покосившийся фанерный домишко хитрой лисы, завоеванный Зайкой-зазнайкой. Пьеса была смешная, музыка — веселая, и Вася заметил убогую декорацию только дважды: когда открывался занавес и когда он опускался.
Но вот занавес открылся снова, огни рампы погасли, в зале наступил такой мрак, что нельзя было увидеть даже вытянутого к сцене соседского носа. А на сцене начались настоящие чудеса. На каждой травинке сверкала свежая капелька росы, каждый гриб светился своей удивительной краской, каждый листик на деревьях, каждая ягода на кустах переливались искрящимися голубоватой и розовой, зеленоватой, как изумруд, и алой, синей и желтой красками. А дом хитрой лисы! Не только резные наличники на окнах, не только карнизы и петухи на крыше, а даже бревна, каждый сучочек в них горел, сверкал, переливался и лучился.
И этот непостижимый, мягкий, удивительно красивый свет заливал всю полянку, на которую крадучись вышли лиса и волк. Их глаза горели, их шкуры переливались.
Васе казалось, что на лесной поляне жили настоящие зайцы, живые лисы и волк. И то, что они говорили человеческим языком, Васю не удивляло — они не могли не говорить, не могли не петь на такой чудесной лесной полянке, среди таких необыкновенных грибов и цветов.
Это была настоящая сказка, ставшая настоящей правдой. И все это сделала удивительная, светящаяся в темноте люминофорная краска.
Вася вспомнил, как он рассказывал об этом спектакле и об этой краске в кружке «Умелые руки». Ребята не верили ему, а он сердился и пытался доказать, что не сочиняет ни крошечки. Но Женька Маслов оборвал его:
— Короче говоря, ты все врешь, а попросту — брешешь!
Все рассмеялись, а Вася покраснел и стал с еще большим жаром отстаивать правду. Но чем больше он уверял и доказывал, тем меньше ему верили и тем откровенней смеялись. А больше всех Женька Маслов.
Все это вспомнилось и промелькнуло в голове в одну секунду, а уже в следующую Вася подумал: