«Черный туман»
Шрифт:
– Итак, что мы имеем. – Капитан Гришка положил на колено свернутую вчетверо карту. На карте ни единой пометки. – Вся группа прошла. Без потерь. Кажется, нас не заметили. Наблюдатель и одна рация на косе вот здесь. Мы прошли другой стороной. Блиндаж и, предположительно, вторая рация вот здесь. Патруль курсирует по этому маршруту. И тоже, как вы говорите, с рацией. В лесу немцев немного, до десяти человек. Примерно столько же в Василях. Плюс минометная батарея, около пятнадцати человек при трех «самоварах». Транспорт – семь лошадей и четыре фуры. Конечно же, там, в ближнем тылу, расквартирован второй эшелон или мобильная ударная группа. На случай прорыва здесь, через протоку. Хотя прорыва здесь они не ждут. Никаких противотанковых средств и приготовлений. И они правы. Танки здесь, конечно же, не пройдут.
– Зато пройдет кавалерия. А орудия можно и по болоту протащить. Гать положить и, ектыть, – пошли-поехали, славяне!
– Вот именно. – И капитан Гришка одобрительно посмотрел на Нелюбина. – Но это дело второстепенное. Хотя в донесениях потом надо будет изложить все, что видели, что наблюдали. Что слышали. – И он взглянул на Воронцова.
Они обошли хутор. Пересекли тропу, ведущую от лесного блиндажа в Васили. Присыпали свой след прошлогодней листвой. Судя по карте, хутор Чернавичи остался левее и юго-западнее. Именно там, если верить показаниям лейтенанта Смирницкого, начал снижаться падающий Ла-5ФН с секретным оборудованием. А верить им больше некому. Хотя наблюдения второго пилота, только что вышедшего из боя, могли иметь существенные погрешности. И в первую очередь: один хутор он мог спутать с другим. Младший лейтенант Акулич, вернувшийся с хутора, доложил, что старик, с которым он разговаривал, назвал свой хутор Большие Васили, и пояснил, что есть еще и Малые Васили. Находится тот крошечный хуторок о двух усадьбах ближе к Чернавичам рядом с какой-то Винокурней. Но Винокурня – это просто заброшенная усадьба, где давно уже никто не бывает. Так что путаница могла произойти из-за того, что на карте не помечен хуторок Малые Васили, но лейтенант Смирницкий сверху их наверняка видел и при этом мог спутать с любым из близлежащих населенных пунктов.
– Да, не думал, что во время этой операции нам еще и картографами придется поработать, – чувствуя, что надо каким-то образом разрядить напряжение, сказал капитан Гришка и сунул за голенище сапога карту.
До полудня они, разбившись на группы по два-три человека, обследовали лес и болота севернее и северо-западнее Больших Василей. После короткого привала, пообедав сухим пайком, двинулись в сторону Малых Василей.
– Карта может иметь погрешности, – решил наконец капитан Гришка. – Нам нужен проводник. Есть один человек. На хуторе Чернавичи. Был связан с партизанами. Но потом отряд отсюда ушел. Человек этот теперь служит в полиции. Связь с ним прекратилась. Теперь надо его разыскать. – И капитан Гришка посмотрел на Воронцова. – Искать его пойдешь ты, Сашка. Со своим власовцем.
– Он не власовец.
– Неважно. Вечером мы подойдет к Чернавичам. Остановимся примерно вот здесь. Переночуем. А утром с нашим проводником начнем обследовать вот этот лесной массив, где старик указывал Малые Васили и эту самую Винокурню. Власовца своего переоденешь в форму РОНА. Форма у нас есть. Правда, всего один комплект. Ничего, для нашего дела хватит и одного каминца.
II. День второй
Глава девятая
Радовский спешился и вел коня в поводу. Ехать по лесу стало невозможно. Шли молча. Команды передавали жестами. Было неясно, по чьей территории они продвигались и под чей пулемет могли попасть в любую минуту, если не соблюдать осторожности.
Группа лейтенанта Шмитхубера с радиопередатчиком возглавляла колонну. Там же с ними шел проводник. Вернее, проводница.
Проводником с ними должен был идти местный полицейский из «деревенской самообороны». Но он оказался больным. Скорее всего свою болезнь хитрый бульбаш имитировал. Работа разведчика научила Радовского читать в лицах то, что человек не мог сказать или намеренно скрывал в душе. Опытный физиономист, он перекинулся с больным двумя-тремя фразами и сразу понял, что перед ним человек с загогулиной, с потемком. Но понял он и то, что с кровати его все равно не поднять, даже под дулом пистолета. Понять этого хитрого «самооборонщика» было нетрудно: жена на сносях, вот-вот родит, а в доме и без того семеро по лавкам, так что случись что…
А случиться в лесу может все.
Полицейский лежал с приступом диареи. Белый, как парашютный шелк. Вдобавок ко всему у него, похоже, поднялась температура. Либо его действительно скрутило внезапной болезнью, либо принял какое-то сильнодействующее средство. Возможно, какое-нибудь самодельное зелье. Жители здешних мест – народ болотный, загадочный.
Немцы, унюхав запах фекалий, которые могли кишеть бактериями опасной заразной болезни, тут же вышли из дома и теперь совещались во дворе. Лейтенант Шмитхубер заметно нервничал. Сроки операции затягивались. Предстояло пройти мимо русских постов, расположенных среди болот и проток, а они еще не нашли проводника, который сумел бы провести их мимо пулеметов противника не просто без потерь, но, в чем и состояла одна из задач, незаметно. Чтобы на той стороне не переполошились по поводу появления в районе падения самолета столь многочисленной разведгруппы.
Радовский приказал своему фельдшеру осмотреть больного. Фельдшер тут же приказал принести теплой воды, засучил рукава и приступил к осмотру. Через несколько минут кивнул Радовскому, подтвердив, что полицейский действительно болен.
– Дайте ему каких-нибудь лекарств. И оставьте впрок. Хозяйке объясните, как пользовать. Ведь отдаст Богу душу, детей сиротами оставит.
– Слушаюсь, господин майор, – ответил фельдшер.
Фельдшер Петров. Человек, как определил его Радовский, загадочный. Сдержанный. С достоинством и хорошими манерами, которые, однако, не склонен демонстрировать. В недавнем прошлом, скорее всего, врач с большой практикой в звании не ниже майора медицинской службы РККА. На вид лет тридцати пяти. Видимо, где-то там, за линией фронта, не исключено, что в Москве, имеет семью. Но в анкете написал, что холост. Даже зная, что на жену и детей может получать ежемесячное дополнительное жалованье. Умеет ограничивать себя, даже в самом необходимом. Во взаимоотношениях с другими курсантами ровен, не конфликтен. Друзей не имеет. Как фельдшер, пользуется уважением курсантов. Радовский вытащил его из концлагеря в Орше уже после своего возвращения из-за линии фронта. Владимир Алексеевич Петров. Год рождения 1912-й. Бывший военфельдшер 749-го стрелкового полка 222-й стрелковой дивизии. Но вряд ли эта фамилия и должность подлинные. Вернее, и красноармейская книжка на имя старшины Петрова, и фамилия, имя, отчество подлинные, но принадлежат они не тому человеку, который сейчас заканчивал осмотр больного и который несколько месяцев назад назвался этим именем, когда Радовский вызвал его на собеседование в кабинет начальника лагеря для военнопленных. Слишком лаконичны и профессионально верны его движения, слишком точны вопросы, которые он задает больному, чтобы принадлежать простому армейскому фельдшеру. До мобилизации в 1941 году работал в той же должности в простой районной больнице где-то в Вологодской губернии. Вернее, области. Так по легенде. И всей правды о состоянии «самооборонщика» он, скорее всего, не узнает. Радовский заметил, как фельдшер Петров, прежде чем приступить к осмотру больного, взглянул на беременную хозяйку и детей, сгрудившихся возле печи. Дети буквально застыли в каком-то немом ожидании. Словно они, пришедшие незвано в это жилище среди лесов и болот, мешали им исполнять некий обряд по спасению жизни их кормильца, метавшегося сейчас в жару на соломенном матрасе.
Что ж, надо было поскорее отсюда убираться, чтобы действительно не мешать им.
Выходя из дома, Радовский обратил внимание на сапоги, стоявшие под порогом. Они были не просто заляпаны уличной или дорожной грязью, на них налипла лесная грязь – сухие крошки прошлогодней листвы, кусочки моха и еловые хвоинки. Между тем «самооборонщик» сказал, что весь предыдущий день он работал в огороде. То же подтвердила и хозяйка. Ах, эти болотные люди…
Когда выехали с хутора, Радовский приказал одному из своей группы остаться и понаблюдать за хутором. О своем решении пришлось поставить в известность Шмитхубера. Немец недовольно посмотрел на него, оглянулся на исчезающие в зарослях молодых сосен пологие крыши хуторских построек и кивнул в знак согласия. На каждую вынужденную задержку в пути, даже если она занимала минуту-другую, лейтенант реагировал как на острейший приступ зубной боли. Спустя некоторое время, когда уже ехали лесной дорогой, спросил:
– У герра майора есть основания не доверять этому русскому?
– Нет, – ответил Радовский.
Лейтенант с вопросительной усмешкой взглянул на него. Потом махнул рукой:
– Кажется, я что-то понимаю. Особенности здешней природы, болота, комары, леса, загадочные пространства, заселенные только зверьем, птицами и насекомыми, способствуют тому, что в характере местных жителей развиваются некие причудливые особенности. Они соответствуют здешнему краю, но не соответствуют характеру жителя равнин и полей. Так? И этот зазор раздражает одних и пугает других.
Радовскому ничего другого не оставалось, как только кивнуть немцу в знак согласия и польстить его проницательности и глубине познаний русской души.
– Толстой и Достоевский… – Абверовец покачал головой. – Я долго не мог понять, где же суть. С одной стороны их герои очень похожи на здешних жителей. С другой – абсолютно нет! В России все запутано. Даже в литературе. Пожалуй, только музыка ясна и чиста, как здешние озера. Посмотрите, герр Радовский, вода прозрачна даже в болотах! Я только теперь это заметил. Удивительно! Только здесь можно понять всю глубину вашей музыки. Ваш Чайковский, Рахманинов. Вы ведь себя считаете русским?