«Черный туман»
Шрифт:
Пришел домой вечером и сказал за ужином, когда за столом собрались все:
– Ну, вот что, доча, обоз выезжает через два дня. А ты отправляйся завтра утром. Запрягай Гнедого. К вечеру будешь в Подлесном. Там переночуешь, погостюешь у Курсантовой родни, покажешь им внучку. Внучку да племянницу. А послезавтра выезжай на Варшавку и дожидайся нас. Улиту хорошенько собери. Возьми одеяло. Укутай. Не застуди.
Утром, когда раннее солнце еще куталось в прохладные пелены тумана, Зинаида выехала из Прудков. Гнедой резво бежал по лесной дороге, косил глазом в темные лощины, откуда густо тянуло черемухой и где слышался птичий гвалт.
Улита сидела рядом, приткнувшись щекой к Зинаидиному локтю, и грызла кусок сахару, который ей сунул в дорогу Петр Федорович.
– Уля, доченька, а послушай, как птичка поет. – И Зинаида бережно шевельнула локтем Улиту.
Девочка не спала.
– Это соловей. Слышишь, какая красивая у него песня? Он один такой певун. Ни с какой другой птицей не спутаешь. – Зинаида оглядывалась по сторонам. Прислушивалась. Ехали по лесу. Места хоть и знакомые, а все же…
– Соловей, – повторила Улита.
– Да, соловей. Соловей-соловушка, песенна головушка. Вот, слышишь? Никто так больше не умеет.
– Какой он? – спросила Улита.
– Маленький. Серенький, как воробышек. Еще увидишь.
– Воробышек, – снова повторила Улита. Девочке хотелось спать, но кусок сахара, подаренный в дорогу дедушкой Петром, не давал ей покоя.
После Андреенок Улита все же уснула. Зинаида завернула ее в одеяло и положила рядом. Выпавший из рук кусок сахара завернула в платок. Проснется, спохватится в первую очередь – где ее сахар?
Когда выехали на шоссе, Зинаида увидела, что тележные следы узкими полосками тянутся по обочине дороги. И правда, ехать по шоссе оказалось невозможно. Телегу трясло, того и гляди обода погнутся и посыплются деревянные колодки колес. По грунтовой обочине телега шла мягко, как по полю. Так что через час-полтора езды Зинаида и сама задремала. Спохватилась, когда почувствовала, что совсем ослабли вожжи в руках, как будто коня выпрягли из оглобель, и что солнце сладко нагревает щеку. Открыла глаза: солнце поднялось над просекой дороги и хорошенько припекало. Улита лежала рядом, посапывая во сне. Дорожный узелок колыхался в ногах. Зинаида пощупала позади – корзина с гостинцами для Сашиной родни тоже была цела.
Провожая в дорогу, тятя наговорил всякого. И чтобы остерегалась лихого человека. И чтобы не оставляла нигде Улиту. И чтобы пуще глаза берегла корзину и узелок с продуктами. И чтобы коня не бросала на чужой догляд. И чтобы в лес не заходила в чужой местности, потому что там, под Рославлем, фронт стоял долго, и кругом все заминировано. Да и народ по дороге да по лесу бродит разный.
Некоторое время она с любопытством оглядывала окрестность, широкую просеку, ровную стрелу дороги, уходившую на запад, куда, казалось, вместе с их телегой неспешно катилось и жаркое весеннее солнце. Потом глаз привык к новому пейзажу и даже немного устал от однообразия дороги. Иногда попадались деревни. Так же, как и в Прудках, там и тут рубили новые срубы, крыли ослепительно белой дранкой, прямо-таки сияющей на солнце. От щепы, разбросанной до самой дороги, от ладно затесанных бревен пахло смолой и осиной. Чаще всего о близости деревни Зинаида как раз-таки и узнавала по стуку топоров. На углу свежего сруба обычно восседал старик или безногий инвалид в солдатской гимнастерке без погон и нашивок.
– Здравствуйте вам! – окликала плотников Зинаида.
– Доброго здоровьица, красавица! – И они щурились из-под ладоней, оглядывая незнакомую повозку и девушку в расстегнутой телогрейке и сброшенном на плечи платке.
– Куда путь держишь?
– К родне, в Подлесное!
– Так это уже недалече!
– А сколько километров?
– Да километров десять! Зайди водицы попить!
– Некогда! А водицу я свою везу!
– Откуда ж?
– Из Прудков! Слыхали про такую деревню?
– Нет, не слыхали! Ну, раз Прудки, то водица, видать, вольная!
– Вольная! Вольная! – согласно смеялась и она.
Улита тоже открывала глаза и улыбалась незнакомым людям, которые казались ей такими же добрыми, как и жители ее родной деревни.
Вскоре проехали Воронки. Деревня тоже отстраивалась. По обрезу берега через речушку Изверь, обозначенную дорожным знаком, тянулась траншея. Под липами виднелся холмик, убранный еловыми лапками, с деревянной пирамидкой со звездой, выкрашенной красной краской. Звезда яркая, как кленовый лист в сентябре. Видать, подновленная к Пасхе. Об этой могиле Саша ей рассказывал. Тут лежали его товарищи, курсанты и преподаватели Подольского военного училища. Она остановила Гнедого. Привязала вожжи к дереву. Ссадила с телеги Улиту и повела ее к могиле.
– Вот тут, Улюшка, солдаты лежат. Папкины товарищи.
– Папа?
– Нет, папа твой жив и здоров. А тут лежат убитые. Война тут была. Бомбы падали. Вон, видишь, какие ямы. Это бомбы.
Она положила веточку черемухи и утерла косячком платка слезу, набежавшую внезапно, словно бы от ветра.
На огородах по другую сторону дороги копошились люди. Они смотрели на Зинаиду и Улиту до тех пор, пока те не сели в повозку и не спустились под гору к мосту. Внизу, возле берега, среди камней, обросших бородатой тиной, Зинаида увидела несколько гильз от снарядов и две каски – русскую и немецкую. Они лежали рядом, наполненные водой, наполовину затянутые илом и песком. Война здесь становилась прошлым. И предметы, оставленные ею, казались уже не такими зловещими. Они уже не имели того смысла, который был заложен в них изначально. Стальные шлемы казались теперь никчемными посудинами, брошенными за ненадобностью. Даже природа их отторгала.
Указатель на Подлесное она увидела еще издали. Ей казалось, что она узнала его, что видела его уже не раз. Может, по рассказам Саши так живо представляла этот поворот, что он показался ей знакомым. Старая береза слева от шоссе, кострище внизу, и проселок, уходящий в березняк, который сквозил близким полем или лугом. Под березой стоял человек. И его она узнала – это был монах Нил. Зинаида даже не удивилась, что Нил, живший на озере в нескольких десятках километров отсюда, оказался здесь, на шоссе, на ее дороге, и именно теперь, когда она вдруг так разволновалась.
– Христос воскресе, батюшка! – запоздало поздравила она Нила со светлым Воскресением, потому что ничего другого на ум не пришло. Все кругом было необычным. Даже дорога. Даже березы, которые ничем не отличались от берез, росших вокруг Прудков. Даже небо над дорогой и березами.
– Воистину воскрес! – И Нил обмахнул их крестом, из длинного рукава рясы высвободив свою широкую ладонь. – Для светлой души Воскресение никогда не кончается. Оно всегда с тобой, сестра! – успокоил он Зинаиду, будто читая ее мысли.