Черный ворон
Шрифт:
Потом был расслабленный покой, когда оба они, обессиленные, лежали на ковре рядышком, словно курортники на пляже, не в силах и не желая пошевельнуться... ели жаркое прямо из латки, разрывая мясо на куски, подкармливая друг друга прямо с рук, слизывая соус с желанных пальцев. Потом они мазали друг друга остатками соуса и поливали шампанским, потом, визжа, вместе отмывались под душем, где соединились во второй раз... Потом снова был блаженный покой, кофе с яблочным пирогом, вальс под звуки пластинки, который они танцевали чинно, словно на каком-нибудь официальном приеме – разве
VII
...Ложе зависло в черной пустоте, озаряемой лишь кровавыми сполохами откуда-то снизу. Он задыхался и вращал глазами, не в силах шевельнуться. Ничто видимое не придавливало и не сковывало его конечности. Их обездвижила сама чернота, бескрайняя и вязкая.
– А! – простонал он. – А-а!
На черном фоне проступили тени, еще более кромешные. Они медленно падали откуда-то сверху, замирая прямо над ложем. Вот передняя, отразив нижний свет, оказалась громадным червяком с головой свиньи и лицом академика Захаржевского.
– Что, племянничек? – зловеще и плаксиво зашипел червяк. – Сладко ли спится? Ты без спросу взял у меня кое-что, теперь мой черед... Беру прыткие ручонки твои. Тоже хочу на фортепьянах, на сиськах, на белендрясах...
– Глаза мои! – оттеснив червяка, прогудела вторая тень. Под краем черного капюшона он разглядел голубое лицо покойного Лехи Розанова с красными дырами на месте глаз.
– Молчать! – рявкнула третья тень, закутанная в чернейшую тьму. – Мы здесь главные! Всем хватит, если после нас останется!
Тень откинула тьму, как сбрасывают плащ, и в гнилостно-зеленом мерцании над лежащим нависла фигура лагерного опера майора Баландина с большими узловатыми рогами.
– Желаем голову! – прогундосил рогатый опер. – Оченно нам интересно, как эта голова устроена. А вам, радость моя, чего хочется?
Из-за пазухи у опера вылетела маленькая крылатая чертовка.
– О-о-о! – голосок ее звенел, как хрустальный колокольчик. – Нам хочется всегда одного. Саменького сладенького...
Стрекозой облетев вокруг лежащего, опустилась у него между ног и встала в изящной позе, обняв вздыбленный фаллос, как обнимает мичуринец лично им выращенную яблоню.
Алексей закричал. Опер погрозил ему мерцающим пальцем.
– Чего разорался? Мигом успокоим. Ну-ка, ро-6я, навались...
Они набросили ему на лицо мягкую тяжелую перину и прижали. Ложе качнулось и поплыло. Умирая от удушья, он дернулся и резко сел, при этом сбросив с лица Адину ляжку. Она чмокнула во сне губами и, не просыпаясь, перевернулась на бок, ударив его пяткой по голому животу. Он осторожно скатился из-под нее на прохладный пол и немного полежал там, чтобы отдышаться. Потом тихонько встал и осмотрелся.
Ада лежала поперек широкой супружеской кровати. Ее темные влажные кудри разметались по полосатому матрасу. Свитая в жгутик простыня уползла под подушку, а одеяло бесформенной кучей лежало на полу.
Он поднял одеяло, встряхнул
– Пшел! – тихо и яростно зашипел Алексей, махнул ладонью. Паук не шелохнулся. Родинка.
«Не сгоняй паука...»
Алексея прошиб холодный пот, сердце замерло, пропустило такт и вновь гулко заколотилось.
– Да что это я, в самом деле... – прошептал он и поспешно прикрыл одеялом спящую Аду. Руки тряслись. Ему было невыносимо видеть ее роскошное тело. Алексей тряхнул головой, сбрасывая необъяснимую, цепенящую истому.
– Вот черт! – пробормотал он и заметался по комнате: искал папиросы, спички, трусы. Последние вскоре нашел: намедни кто-то из них в игривом раже прицепил его бельишко на рожок люстры. Прочего искомого в спальне не оказалось. Он натянул трусы и на цыпочках вышел в столовую. Жмурясь от неожиданного света – в спальне из-за задернутых гардин стоял полумрак, – он обнаружил пустую смятую пачку вчерашнего «Кэмела» и несколько совсем хилых окурков в пепельнице.
– Кажется, в бушлате что-то оставалось, – прошептал он. – А нет, так вернусь и чинарики распотрошу. Не покурить – совсем хана!
Он рванулся в коридор и распахнул дверь отведенной ему комнатки. Его старую одежку за ненадобностью спрятали куда-то, и он не мог сейчас вспомнить, куда. Трясясь от нетерпения, он заглянул в шкаф, в тумбочку, полез под кровать, где пылилась брезентовая котомка, с которой он приехал сюда. Алексей вытащил ее за лямку – и вместе с ней вытащилось еще что-то, завернутое в белую тряпочку. Он развернул ее и воззрился на грубую статуэтку из глины. Огромный член, полустертые следы букв на животе и на спине у куклы... Алексей вздрогнул вслед необъяснимо накатившей и тут же схлынувшей волне запредельного холода.
Стараясь не глядеть на пол, Алексей встал с корточек, занес ногу, намереваясь вдавить мерзостного глиняного уродца в пол, утоптать в порошок..
«Не сгоняй паука, не топчи куклу...» Что это за слова? Где, где он мог их слышать? Аккуратно переставляя ноги, Алексей вышел в коридор...
Какое-то курево отыскалось на кухне. С третьего захода он зажег спичку, затянулся, не разбирая вкуса, присел на табуретку...
Толстая, остро воняющая потом цыганка, побирающаяся по вагонам, пока проводники не высадили ее где-то на подъезде к Уралу. Шастала, воровато озираясь, подсаживалась к пассажирам в общих и плацкартных, канючила на хлеб детишкам, предлагала погадать. Ее гоняли, брезгливо отворачивались, покрепче прижимали к себе пожитки, бдительно оглаживали карманы...
– "Яхонт мой бриллиантовый, позолоти ручку, не прогадаешь..."
«Иди, иди, Бог подаст».
«Ай, и ждет тебя, милый...»
«Пошла вон, я кому сказал?!»
И на прощание – злобный блеск черного глаза, вкрадчивый шепот:
«Паука не сгоняй, не топчи куклу – погибель накличешь...»
Отчего-то эта ахинея билась в голове всю дорогу до Питера, а как попал Алексей на вокзале в родственные объятия – исчезла начисто и вспомнилась лишь сейчас, потому что не вспомниться не могла.