Черный ворон
Шрифт:
Ада достала платочек, отвернулась.
– Простите меня, я не знал... – пролепетал Алексей.
Она легонько толкнула его ногу под столом. Он вопросительно посмотрел на нее – и почувствовал на колене ее руку. Склонившись к нему, она прошептала:
– Возьмите незаметно деньги и расплатитесь. А то мне неловко, люди смотрят.
Он опустил руку под стол, и ладони их соприкоснулись. Он вытащил у нее из-под пальцев несколько купюр и осторожно переложил в карман.
– Знаете, я хочу поскорее устроиться на работу. Не хочется чувствовать себя прихлебателем в вашей семье.
– Это и ваша семья. К тому же для Севы это не деньги. Он поворчит немного на меня за транжирство, но и только. Когда я выхожу в город с девочками, мы, бывает, тратим куда больше...
Он смотрел на ее лицо, свежее, круглое, заглядывал в большие светло-карие глаза – и чувствовал, как в нем поднимается нечто, к чему, казалось бы, нет возврата, что ушло из его жизни вместе с Наташей. Прямо тут, в зале, Алексею захотелось встать перед нею на колени, как перед иконой...
VI
Вернувшись домой, они застали Клаву за сбором чемоданов. Академик в черном костюме пил на кухне чай. Увидев жену с племянником, он поставил стакан, поднялся и поцеловал Аду в щеку.
– Ну вот, дорогие мои, вызывают в Москву на коллегию. Так что три дня поживете тут без меня. Институт оставляю на Шмальца с Аджимундяном, дом – на Клаву, а Алешу – на тебя с Анной Давыдовной. Смотрите, чтобы он у вас не заскучал тут. Кстати, как Эрмитаж?
– В Эрмитаж мы, котик, не попали. По магазинам забегались, устали страшно.
Услыхав про магазины, академик сокрушенно вздохнул:
– О-хо-хо... Деньжищ, поди, просвистала...
– Но, котик, ничего лишнего... Смотри, какой я тебе чудный подарочек купила...
И она достала из сумки пресс-папье, предусмотрительно положенное ею поверх прочих покупок.
– И не ходить же Алеше всю жизнь в твоих обносках...
– Я... я завтра же отдам, – смущенно вмешался Алексей. – Вы мне только скажите, где тут у вас скупка. У меня остались мамины вещи...
– Замолчи немедленно, – сказал академик. – Мы не разоримся, а память о матери ты сохранить должен.
– Тогда я отдам с первой зарплаты, – сказал Алексей настолько твердо, что Всеволоду Ивановичу осталось только пожать плечами и пробормотать:
– Посмотрим... Себя ты, конечно, тоже не забыла? – обратился он к Аде.
– Конечно же нет! – смело ответила она. На самом деле она не так уж часто позволяла себе такое расточительство. Просто выдался удобный случай. Она знала, что при Алексее Сева не начнет стонать и нудно браниться. (Кричать и топать ногами академик позволял себе только в институте, а дома – исключительно на Клаву. Попробовал бы он повысить голос на тещу или жену!)
– Ты бы, котик, лучше порадовался на женушку в обновках. Показать?
– Вернусь – тогда с удовольствием... Только ты уж, пожалуйста, без меня ничего такого больше не покупай.
– Когда выезжаешь?
– За мной зайдет машина. Ты меня проводишь?
– А тебе бы хотелось?
– Конечно, радость моя.
– Ах, я так устала... Может быть, Алеша тебя проводит.
– Но он, наверное, тоже устал. И потом, я же налегке...
– Я готов, – сказал Алексей. После сегодняшнего разговора ему было неловко оставаться с Адой.
– И вот еще что, козлик мой. Клава мне как-то говорила, что давно мечтает покататься на ЗИМе. Может, и ее прокатите, раз уж пошла такая пьянка. Заодно купит маме папирос на вокзале.
– Я куплю, – вызвался Алексей.
– Доставьте Клавочке удовольствие. Клава, скажите же...
И Ада пристально посмотрела на Клаву. Домработница вздрогнула, зажмурилась и сказала:
– Да уж так хочется, Севолод Иваныч! Буду потом подружкам рассказывать, как на машине каталась.
Только успели попить чаю и прожевать бутерброды, как в двери позвонил Борис, личный шофер академика, с поразительно уместной для такой профессии фамилией Руль.
– Пора, Всеволод Иванович.
– Мы, Боря, сегодня с эскортом, если ты не против, – пошутил академик.
– Или! – отреагировал Борис. – Кабриолет большой, просадки не будет. Присели на дорожку.
– Да, чуть не забыла, – поцеловав мужа в щеку, сказала Ада. – Если не трудно, на обратном пути сделайте крюк до «генеральского», купите буженинки полкило.
– Есть! – по-военному ответил Борис и распахнул входную дверь. – Прошу.
Едва на улице хлопнула дверца автомобиля, Ада опрометью кинулась в комнату матери.
– Мам! Голубонька, сделай большой расклад.
– Можно. Святок нет. Четверг. Опять же, луна беременеет – Князев день высвечивает.
– Мне бы знать, он ли?
– Он, он! Кольцо, вода не врут. Огонь в зеркалах его показывал.
– А меня ты трефовой думаешь?
– Окстись, червонная ты, замужняя, да ясная. Достань мои свечи.
Ада открыла шкафчик и сняла с полки две свечи в подсвечниках из козьего рога.
– И колоду новую из шкатулки достань. Потереби, поговори, подумай загаданное, да под задницу положи. Старую на пасьянсы пустим.
Ада уселась на карты и протянула ладони к зажженной свече.
– Мам, а ему ты на пикового ставишь?
– Нет. Он двойной, потаенный, переменчивый. Глаза, заметила, разные? Груб и тонок, добр и зол. Глазами в небо смотрит, а ноги в болоте увязли. Если простенько, по-цыгански, то можно и пикового положить. Но я ж на судьбу смотрю, да и не покровитель он тебе. Кину малую аркану... Ну, тридцать шесть картей, четырех мастей, всю правду про крестового короля, раба Божия... – совсем тихо забормотала над колодой мать, медленно выкладывая карту за картой под второй свечой, только давая Аде сдвигать тонкими нежными пальчиками левой руки. А потом зависла над столом, вся подавшись вперед с непонятным выражением лица.