Черный ворон
Шрифт:
– Вставай, проблядь! Что развалилась-то? Женщина перевернулась на спину и закатила глаза.
– Тьфу ты! – Марь Степанна сердито сплюнула в снег. – Эй, Лазаренко, Попова, тащите ее в склад, воды там дайте или чего!
Две черные фигуры подхватили Вальку за руки и поволокли к складу.
– Не пойму я, что за церемонии с этим отродьем! – горячо выговаривала та же Марь Степанна квадратной конфигурации мужчине в милицейской форме. – Путаются сами не знают с кем, потом, видишь ли, условия им создавай! Вон, целую страну выблядков нарожали, тюрем на всех не напасешься!
– Ну, это ты, Марь Степанна, через край хватила, – рассудительно произнес квадратный милиционер. – Государство приняло закон об охране материнства и детства, а закон у нас на всех один, хотим мы этого или нет... Так что ты в позу не вставай, а лучше скажи мне, она у тебя часом не по хозяйственным делам?
– Приблудова-то? Скажете тоже! Дело обычное – антиобщественный образ жизни, пьянки-гулянки, все такое. У нее на квартире прирезали кого-то...
– Ну раз не по хозяйственным, определим ее на весовую. Тепло, тяжести ворочать не надо, да и стране убытку не причиним: когда весовщица без опыту, мухлежу меньше будет.
– Как скажете, – без энтузиазма ответила Марь Степанна и отвернулась.
* * *
Первые месяцы беременности оказались для Ады мучительными. Ныла поясница, постоянно мутило, одолевала кожная сыпь. Она реагировала на запахи, но и без них подкатывали приступы неукротимой рвоты. Она неделями не могла заснуть, совершенно лишилась аппетита, ее нежная розовая кожа высохла, пожелтела, покрылась пигментными пятнами. При таких симптомах врачи опасались почечной недостаточности, но ни анализы, ни осмотры ведущих специалистов, которых Всеволод Иванович привозил даже из Москвы, этих подозрений не подтвердили. Многие настойчиво рекомендовали прервать беременность, но она и слушать не хотела, согласилась только лечь на сохранение в клинику Отта – институт акушерства и гинекологии.
Однако долго ее держать там не стали. К середине декабря ее состояние резко улучшилось, и Новый год она встретила прежней Адой – веселой, энергичной, совершенно здоровой, с идеальным цветом лица. По мере приближения родов у нее будто прибывало сил и здоровья, и даже большой живот ее только украшал. Ада вдруг стала необычайно деятельной, нашила множество подгузников, распашонок, пеленочек и кружевных чепчиков, часами возилась у плиты и при этом постоянно напевала. В любую погоду она подолгу гуляла, причем ходила быстро и много, вконец уматывая мужа или мать, когда те составляли ей компанию.
По пути в роддом она хохотала и подшучивала над бледным, встревоженным мужем.
А Валькиного ребенка спасли лишь обстоятельства, в которые Валька попала.
Лопухнувшись по крайней молодости и глупости с Лизкой, она твердо решила этой ошибки не повторять. И всякий раз, когда ей случалось подзалететь, у нее была протоптанная дорожка – во флигелек на соседней улице, к толстой и усатой Фелисате Андреевне, которая творила прямо чудеса при посредстве всего лишь вязальной спицы и бутылки водки.
Конечно, и в поселке при желании отыскались бы свои Фелисаты. Но желания такого не было, да и подруги отговаривали: с ребенком малым будет у нее и положенный всем гражданам оплачиваемый декретный, и возможность зацепиться за работенку не такую каторжную, и комнатушка, хоть и в общем бараке, но отдельная. А что до устройства личной жизни, так какая она тут может быть, личная жизнь, хоть при ребенке, хоть без?
Раз так – так так.
XIII
Центральные двери клиники Отта распахнулись, и на ступени вышел оглупевший от счастья академик Всеволод Иванович Захаржевский. В руках он бережно держал большой сверток в белых кружевах и розовых лентах. Рядом с ним шла Ада в модном легком пальто. Лица ее не было видно за огромным букетом алых роз. К ним молниеносно взбежал институтский фотограф и защелкал вспышкой. Обе машины – ЗИМ и «Волга», ожидавшие внизу, – разразились приветственными гудками. Возле ЗИМа стояли заместитель академика Шмальц с супругой и личный шофер Боря Руль. У «Волги» замерли в торжественных позах второй зам, Аджимундян, секретарша академика и две профессиональных подха-лимши из месткома. Анна Давыдовна и Клава остались дома, готовиться к встрече. Когда виновники торжества спустились с лестницы, все сбились в кучу, поздравляли, пожимали руки, целовались. В руках Аджимундяна образовалась бутылка шампанского, а у секретарши – несколько бокалов. Первый бокал вручили академику. Он выслушал единственно возможный в такой ситуации тост, лихо выпил до дна и грохнул бокал о тротуар.
– На счастье!
Прочие последовали его примеру. Ох, и счастья будет.
Академик торжественно внес девочку в дом (в дороге она даже не пискнула!), передал на руки Клаве и первый, подавая пример, направился в ванную, где тщательным образом помыл руки с мылом. После той же процедуры гости по одному входили в отремонтированную и переоборудованную детскую. Там, лежа на развернутом одеяле посреди пеленального стола, их встречала новая хозяйка. Девочка смотрела в пространство желтыми глазками и бодро сучила пухлыми розовыми ножками, совсем не похожими на обычные цыплячьи лапки новорожденных. На головке пробивался рыжий пушок.
– Красотулечка! – умильно округлив губы, сказала толстая жена Шмальца. Месткомовские дамы согласно заквохтали и принялись развивать тему. Аджимундян показал девочке «козу».
– Молчит, да? – удивленно сказал он. Словно услыхав его, девочка раскрыла рот чемоданчиком и громко, требовательно закричала.
– Проголодалась, – сказала Анна Давыдовна, которая одна не проронила доселе ни слова, а только пристально смотрела на ребенка. – Вы извините...
– Да, да, – поспешно подхватила Ада. – Пройдите, пожалуйста, в столовую. Я скоро к вам выйду.
Ночью, когда все уснули – захмелевший академик на супружеском ложе в спальне, куксившийся весь день Никитушка на своей новой кроватке в бывшей гостевой, а Клава на раскладушке в темной людской, – Ада, закончив очередное кормление, вышла в кухню перекусить. Там сидела Анна Давыдовна со странным выражением лица.
– Так ты говоришь, тогда все сделала так, как я велела? – не поворачиваясь, спросила она.
– Когда это «тогда»? – Дрожащий голос выдал Аду. Вопрос этот был для нее чисто риторическим, поскольку она уже знала, про какой день речь.